Кэролайн Хаддад - Отмщение
— Нет, но судопроизводство тянется медленно.
Одель поняла, что таким путем не сможет добиться от Тамары ничего, кроме расплывчатых обещаний, поэтому она добавила с оттенком легкой угрозы:
— Может быть, мне сказать моему адвокату, чтобы он позвонил вам?
— Я уверена, что все адвокаты понимают, насколько…
Но Одель и слушать не стала. Махнула рукой и повернулась к выходу. Ничего, у Одель есть несколько знакомых адвокатов из престижных чикагских фирм, а один из них вообще может свернуть горы. Теперь, когда она сидит на неистощимой золотой жиле, Одель никому не позволит одурачивать себя и свой приют «Сестры бури». Одель — человек дела, а не размазня, и скоро Тамара это поймет, к ее великому неудовольствию.
Труди между тем все еще сидела, задумчиво устремив неподвижный взор в пространство. Опять, подумала Одель, придется пасти эту заблудшую овцу.
— Пошли, Труди, я отведу тебя в гостиницу.
Держась за руки, Одель и Труди вышли из конференц-зала. Больше жены Томми Паттерсона не собирались все вместе. Позади остались общие слезы, смех, волнения, ожидание и убийство.
Глава 3
Любовь молодого человека
Когда Грэйс Мэндлин вернулась самолетом с побережья в аэропорт города Ньюарка, выглядела она совсем не так, как на портрете на последней странице обложки ее книги «В аду нет неистовства». Теперь волосы не развевались на ветру, глаза были подведены только самую малость, а взгляд не имел той влажной поволоки, которая появилась на книжном портрете из-за того, что фотограф уловил момент, когда вентилятор, развевавший Грэйс волосы, нанес ей на контактные линзы то ли пыль, то ли соринку. Сегодня она надела солидный твидовый костюм и шелковую блузку с высоким воротником. Дело в том, что на той фотографии, пока ее не отретушировали, на шее у Грэйс были видны уже появляющиеся морщины. С тех пор она не любила открывать шею. Тогда она поняла, почему у модниц большим успехом пользуются всевозможные шарфы и косынки.
Грэйс Мэндлин было всего тридцать восемь лет. Ну разве это справедливо, что она уже начинает стареть?! Или, может быть, надо просто-напросто уметь достойно относится к своему возрасту?
Гален Ричардс все-таки приехал встречать ее. Она ведь просила его не беспокоиться. Грэйс уже побывала во многих аэропортах, и поэтому знает, что может разобраться во всем сама, без посторонней помощи. А он все равно встречает ее. Ну ладно, это даже неплохо, ведь иногда так устаешь от своей независимости. Иногда хочется, чтобы к тебе относились как к слабой, беззащитной и нежной женщине, которой необходимо надежное плечо, на которое можно уверенно опереться. С тех пор как Томми бросил ее, у Грэйс было много мужчин. Но всякий раз, когда она полагала, что уже достигнута достаточно тесная близость, и признавалась мужчине в этом своем тайном и неудержимом желании быть опекаемой и поддерживаемой, ее всегда поднимали на смех: «Это ты-то слабая и зависимая?!» За этими словами подразумевалось: «Это ты, ломовая лошадь?»
А Гален над этим никогда не смеялся. Да и с чего бы ему, собственно говоря, смеяться? Ведь он, по всей видимости, даже не понимал, о чем речь! Ведь этот мальчик еще совсем ребенок — ему всего двадцать семь. У него еще вся жизнь впереди. И зачем она только связалась с этим младенцем?
— Привет, — сказал он, когда она наконец пробралась к нему сквозь толпу обнимающихся людей и слегка прильнула к его груди. Его рука неловко обняла Грэйс вместе с висящей через ее плечо дорожной сумкой: По пути к автостоянке он взял у нее сумки и спросил: — Трудно было?
— Достаточно.
В дороге они мало разговаривали, просто обменивались маленькими порциями информации: какая пришла почта, что записал автоответчик. Временами Грэйс ловила его восхищенный взгляд, размышляя: почему она не может просто принять его любовь, его поклонение?
То ли потому, что слишком много раз обжигалась, то ли потому, что никак не может поверить, что ее мечты могут стать явью? Эх, мечты, фантазии. Гален Ричардс словно сошел с обложки одной из ее книг. Он имел как раз такую внешность, какую, по представлению писательницы, и должен иметь герой любовного романа.
Гален молод (опять это навязчивое слово, раздражающее Грэйс), волосы у него своеобразного песочного оттенка — не блондин и не шатен. Но фотомоделью ему никогда не стать, потому что у него что-то не в порядке со ртом — постоянно искажен саркастической гримасой. Именно это выражение сарказма в первую очередь и привлекло внимание Грэйс к Галену. Она вначале подумала, что он смотрит на жизнь так же, как и она. Но Грэйс ошиблась — это выражение оказалось обманчивым, все в этом мире он принимал за чистую монету. Возможно, он и знал, что означает слово «сарказм», но никогда не употреблял его. Гален мог проявлять тупость, но никогда — сарказм.
В его карих глазах всегда сквозила тревога, как будто он ждал какой-то беды. Пока, насколько помнила Грэйс, никакой беды еще не случилось.
Ей нравилось его тело, и не только потому, что оно служило хорошим приложением к ее постели. Просто на него было приятно посмотреть. Гален не был толстым. Большинство мужчин ее возраста, кое-как доковыляв до тридцати восьми лет, начинали раздаваться в талии. И хотя наличие живота ей не казалось отталкивающим, — в этом Грэйс даже находила некоторую прелесть, — ей нравилась упругость тела Галена, нравилось ощущать его ребра. Но ее злило, что над поддержанием своей формы он совсем не работал — она просто держалась сама собой.
На автостоянке Грэйс обнаружила, что Гален приехал на своем разбитом микроавтобусе. Он ведь знал, что ему разрешено пользоваться ее машиной, так нет же, притащился на своей развалюхе, нещадно воняющей красками. И теперь придется сидеть, высунув нос в окно, чтобы голова не болела от противного запаха. Грэйс порой даже думала, что Гален уже не чувствует этого запаха, настолько он притерпелся к нему. Кстати, у Галена Ричардса была еще одна отличительная особенность — он все еще не мог смириться со своей судьбой. А Грэйс со своею смирилась. Он не хотел быть коммерческим художником, простым художником-оформителем. А она уже поняла, что больше, чем на коммерческую литературу, на ширпотреб, она не способна.
Она познакомилась с Галеном в городке Найаке, штат Нью-Йорк, в тот прекрасный солнечный день, когда по Гудзону плавали парусные лодки, а сам городок был наводнен туристами, приехавшими поглазеть на произведения художников. Помнится, тогда Грэйс сразу обратила внимание на рот Галена, а не на его картины. Картины были неинтересными, какая-то абстракция — то ли пузыри внутри кубов, то ли кубы внутри пузырей. Во время первой встречи Гален долго объяснял ей свою концепцию — что-то о формах и свободных формах, о сжатии и расширении. Но для Грэйс все это так и осталось лишь пузырями да кубами. Помнится еще, женщина приблизительно такого же возраста, как и Грэйс, спросила у Галена, нет ли у него такой же картины, но только побольше и выполненной в коричневых и золотистых тонах. Грэйс, увидев выражение глаз Галена, улыбнулась — как же забавно это выглядело! Уже тогда можно бы было понять, что Гален — идиот, или идеалист, если употребить эвфемизм. Ему следовало бы всучить той женщине свою визитную карточку со словами, что заказ принят. Но Гален не догадался сделать даже этого. Он просто сказал вежливо: «Нет, извините, сегодня у меня нет ничего в коричневых и золотистых тонах».
