Ольга Светлова - Под крылом судьбы
Я разозлился:
– Послушай, дорогая, иди и ублажай своего бычка, а обо мне не беспокойся. Одно запомни, не сравнивай палец с чем-то, я работаю, а вот ты ублажаешь. – Ее трактовка моей роли в обществе больно задевала гордость.
– Наше различие лишь в том, что я работаю, как правило, в горизонтальном положении, а ты в вертикальном, точнее, в полусогнутом. – И, убегая, добавила: – А у этих дамочек хороший вкус, если надумаешь, позвони, так и быть, один разочек можно и бесплатно.
Работа не доставляла удовольствия, я с тоской вспоминал нашу компанию на рынке, но тяжкий груз – долг Джеку – заставлял трудиться в поте лица.
Но однажды произошло непредвиденное. Днем в клубе народу почти не бывает, я дежурил по залу для обслуживания случайных посетителей. Именно в это время к нам заглянула шумная компания. Я узнал этих людей, они бывали в нашем клубе, но обслуживать их не доводилось. Это были бандиты, «крышующие» клуб. С такими клиентами работал только Бобон, официант от бога, я не шучу, ему бы в цирке работать, с подносом управляется, как настоящий жонглер. Но время было внеурочное, и обслуживать их пришлось мне. Компания расположилась в VIP зоне, в месте для особо почетных гостей, и стала изучать меню.
– Кусать хоца, понял, – заговорил один из них, – быстро мясо неси.
Такими словами меня не прошибешь, я невозмутимо записывал заказ и через несколько минут расставлял на столе напитки, салаты, фрукты, но этот шепелявый, точнее, «сипилявый» повторил:
– Я сказал кусать хоца. Ты цё, не понял? Мясо неси, я сказал, ты цё нам траву притасил.
– Горячее будет готово через несколько минут, – сдерживаясь, ответил я.
– А ты бегом, малявка, тебе ясно сказали – кусать хоца.
Утомил меня этот клуб, надоели эти сытые рожи! Не сдержался я.
– А тебе травку не мешало бы пожевать, бычара!
Что тут началось! Четверо вскочили со своих мест, пятый, видимо главарь, продолжал сидеть за столом. От первого удара удалось увернуться, другому бандиту я нанес свой коронный удар в пах, но третий и четвертый вдвоем сумели повалить меня на пол. Раздался звон разбитой посуды, треск ломающейся мебели, и мне пришлось бы совсем плохо, если бы не голос главаря:
– Стоять! Стоять я сказал! Шум нам здесь ни к чему. Уходим.
Они оставили меня на полу с разбитым ухом и ушли.
Ко мне подбежал заведующий залом Алексеич – имя у него отсутствовало напрочь, никогда не слышал, чтобы кто-то звал его по имени, – и взволнованно зашептал:
– Надо уходить, Олег. Это добром не кончится. Ты ведь знаешь, что это за люди, надо было терпеть.
– Надоело, устал я, – равнодушно отозвался я.
Алексеич сочувственно проговорил:
– Ехал бы ты на родину, не приживешься здесь с таким характером.
– Во-первых, уезжать мне некуда. Во-вторых, работу терять не собираюсь. В третьих, быков этих не боюсь.
Я никогда прежде не сталкивался с настоящими бандитами, хотя об их подвигах был наслышан. Но Алексеичу не врал: как я вернусь домой, что скажу отцу, что не удержался в должности официанта?
«Утрясется как-нибудь», – подумал я.
Вечером, уходя с работы со служебного выхода, услышал за спиной шорох и через мгновение почувствовал на шее холодное лезвие ножа. До боли знакомый голос произнес:
– Поедес с нами, за «бысяру» отвечать будес.
РИМА. Не влюбляться же мне в Гогу, в конце концов!
Успешно сдав выпускные экзамены, мне предстояло выбрать свой неповторимый и блистательный жизненный путь. Некоторые ориентиры этого пути обрисовала мама. По нему, естественно, предстояло идти руку об руку с Антоном и, что опять же естественно по мнению мамы. Моя же задача состояла в том, чтобы вцепиться в него всеми фибрами души (фибры – это жабры?), при этом попутно родить ему и на радость старикам парочку очаровательных детишек.
Почему-то перед глазами стояла такая картина. Мы с Антоном едем на белой сверкающей машине по длинной и гладкой автотрассе, называемой «Жизненный путь». Он за рулем, посасывает вонючие и тонкие сигары (очередной «писк» моды) и слушает музыку его любимых «Deep Purple», которых он называет «классикой жанра», а для меня, как чем-то острым по стеклу – мурашки по коже. Я сижу на заднем сиденье, в вечернем платье, увешана драгоценностями, а на руках двое орущих детей, одному из которых меняю подгузник, а второго одновременно кормлю грудью.
Согласитесь, что-то неправильно в этой картине.
Папа, напротив, никаких дорожных указателей выставлять не стал.
– Жизнь, дочка, принадлежит тебе и только тебе выбирать, в каком направлении двигаться. А наша задача – попытаться уберечь тебя от неприятностей.
И чуть более многозначительно добавил:
– И, главное, никого и никогда не бойся, пока я жив. Но будь, конечно, благоразумной.
Папа, которым я никогда не перестану восхищаться, был в свое время очень крутым начальником, поэтому моя фамилия вызывает у многих ностальгические воспоминания по добрым старым временам, которых я почти не помню. Не скрою, мне это лестно.
Немного поразмыслив, я устроилась в одно из полугосударственных издательств редактором-переводчиком. Очень забавное заведение. Место непризнанных гениев, облысевших донжуанов, косматых ван-гогов, я не преувеличиваю, двух наших штатных художников так и звали Ваня и Гога. Все они были беззлобными оппозиционерами. Узнав мою фамилию, Гога с гордостью заявил, что никогда в жизни не носил галстуков. Галстук им воспринимается как символ номенклатуры, которую Гога всю свою сознательную жизнь презирал и «ни за какие коврижки» туда бы, то есть в номенклатуру, не пошел. Уверена, его туда и не позвали бы! Творческие личности, одним словом. При этом умели находить массу лирических оправданий своему, мягко сказать, не совсем порядочному поведению. Тот же Гога наплодил от четырех жен то ли шесть, то ли семь детей и теперь демонстративно мечтал обо мне. Предыдущий шеф-редактор всегда гордился своей скромностью и порядочностью (легенда гласит, что в те еще времена он уступил очередь на квартиру какому-то многодетному поэту), так вот, этот честный и порядочный человек продал принадлежащие издательству ксерокс и видеокамеру, снял со счета немаленькую сумму и исчез в нашем недалеком зарубежье. А новый, приступив к должности, первым делом оставил жену и переметнулся к замше, то есть к заместительнице. Смысл рокировки стал ясен позднее: «нечаянно вспыхнувшее чувство» помогло им получать сумасшедшие гонорары.
Не знаю почему, но мне до жути тоже захотелось влюбиться. Однако предмет любви никак не хотел появляться. Мысленно я перебрала всех знакомых претендентов и никого не нашла, кроме Антона, отчаянно навязываемого мамой. Не влюбляться же мне в Гогу, в конце концов!
