Эмили Гиффин - Любить того, кто рядом
Мне тогда было всего двадцать три. Правда, я себя чувствовала гораздо взрослее — из-за того, возможно, что не питала совершенно никаких иллюзий и несколько побаивалась самостоятельной жизни. Любой будет чувствовать себя неуверенно, когда привычный студенческий мир позади, а впереди — ни плана, ни цели. Денег нет. Мамы тоже нет.
Мы с Марго приехали в Нью-Йорк год назад, сразу после окончания университета. Она получила завидное место менеджера по маркетингу, да не где-нибудь, а в головном офисе «Джей Крю», а у меня было предложение из родного Питсбурга — место банковского клерка. Туда я и собиралась вернуться после колледжа и жить с папой и его новой женой Шэрон — довольно милой, но навязчивой женщиной с пышной грудью и старомодным мелированием. Изменить первоначальный план и переехать в Нью-Йорк меня уговорила Марго. Она довольно долго меня обрабатывала и живописала волнующую жизнь в Большом Яблоке. Я неохотно согласилась. Нет, не потому, что поверила: если добьюсь успеха в Нью-Йорке, то добьюсь его везде. Скорее потому, что трудно было расстаться с Марго, а еще труднее — представить, как в моем доме, в мамином доме, хозяйничает другая женщина.
Отец Марго купил нам билеты до Нью-Йорка и переправил наши вещи в чудную трехкомнатную квартиру на углу Коламбус-стрит и Семьдесят девятой улицы. Кроме работы, у Марго был деловой гардероб с иголочки и кейс из крокодиловой кожи, а у меня, помимо бесполезного диплома философа, ворох футболок и шорт, переделанных из старых джинсов. На счете у меня имелось четыреста тридцать три доллара. Больше пяти долларов сразу я никогда не вынимала — имела такую полезную привычку. Тем сильнее было мое удивление, когда выяснилось, что в Нью-Йорке на эти деньги нельзя купить даже сандвич. Марго, которая к этому времени получила право распоряжаться средствами целевого фонда, основанного для внучки бабушкой и дедушкой по материнской линии, горячо убеждала меня, что эти деньги — для нас обеих. Разве мы не подруги? Более того, мы почти сестры!
— Пожалуйста, очень тебя прошу, не заставляй меня жить в конуре только потому, что она тебе по карману, — просила меня Марго полушутя-полусерьезно. У нее не было не только необходимости, но и желания обсуждать вопросы, связанные с финансами. Пришлось научиться посылать свою гордость куда подальше и брать у нее взаймы, несмотря на краску стыда, заливавшую щеки и шею. Я говорила себе, что чувство вины неконструктивно. Лучше подумать, как я ей когда-нибудь все верну — если не деньгами, то каким-нибудь добрым делом.
Целый месяц этого знаменательного лета прошел в поисках работы. Я оживила резюме затейливым шрифтом и разного рода преувеличениями и разослала его по всем возможным организациям в надежде на несложную офисную работу. Мне казалось, начинать карьеру необходимо с выполнения особенно скучных обязанностей, — это было требование регламентированного взрослого мира, где не испытывать скуки так же неприлично, как ходить на работу без колготок. Приглашений на собеседование пришло немало, но дальше этого не продвинулось — я неизменно возвращалась домой ни с чем. Наконец, устав от поисков, устроилась официанткой в «Л’Экспресс», кафе на Южной Парк авеню, «Лионскую закусочную», как гласила вывеска. Рабочий день был длинный (нередко я работала в ночную смену), ноги болели ужасно, но хорошего тоже оказалось немало. Я зарабатывала на удивление неплохо (поздно вечером получаешь больше чаевых), знакомилась с замечательными людьми и вдобавок стала настоящим экспертом в колбасных изделиях, копченостях, свиных ножках, а также изучила множество сортов сыра и вина.
А в свободное время я занялась фотографией. Начиналось это как хобби, просто чтобы заполнить день и заодно получше узнать Нью-Йорк. Я бродила по самым живописным районам — Ист-Виллиджу, Чайнатауну, Сохо, Трайбеке — и щелкала тридцатипятимиллиметровым фотоаппаратом, который папа и Шэрон подарили мне в честь окончания университета. Хобби это быстро переросло в привычку, затем — в потребность. Я не только любила фотографировать — я не могла не фотографировать. Так, по их собственным рассказам, писатели ощущают потребность переносить слова на бумагу, а легкоатлеты жить не могут без утренней пробежки. Фотографирование приводило меня в восторг и наполняло смыслом самые бесцельные и одинокие прогулки. В тот год я скучала по маме больше, чем в университете. И отсутствие романтических отношений в моей жизни ощущалось сильнее. Я никогда не была никем особенно увлечена, если не считать сумасшедшей и застенчивой любви к Мэтту Яннотти в десятом классе. Будучи студенткой, я ходила на свидания нечасто и завела всего два романа, один серьезный, а другой — не очень. Ни в одном из случаев ничего похожего на любовь не наблюдалось. Так что слов «я тебя люблю» от меня никто не слышал, кроме родителей да еще Марго, — впрочем, только когда мы пропускали по паре бокалов. Так или иначе, все было нормально, пока мы не переехали в Нью-Йорк. Не могу сказать конкретно, что там у меня в голове съехало, но что-то изменилось — может, виной всему ощущение: мол, вот ты теперь совсем взрослая, и тебя окружают миллионы людей, и у всех (включая Марго) есть заветная цель, есть любовь. У всех, кроме тебя.
Таким образом, я посвятила фотографии буквально всю себя. Тратила каждый лишний цент на пленку и каждую лишнюю минуту — на занятия в библиотеке или на пленэре. Я просто проглатывала книги: учебники по технике фотографии, изучала альбомы великих мастеров. Мой самый любимый — Роберта Франка, под названием «Американцы», подаренный мне Марго надень рождения. Черно-белые фотографии Америки 1950-х — каждая из них представляла собой маленькую повесть, завораживала. Я как будто знала этих людей — и грузного мужчину, кряхтящего над сломанным музыкальным автоматом, и элегантную леди в лифте, повернувшуюся к объективу, и пожилую негритянку с белым младенцем на руках. «Вот что делает фотографа по-настоящему великим, — думала я. — Уверенность в том, что он знает своих героев лучше всех; что только он видит их такими, какие они на самом деле. Если бы я могла так снимать, то была бы абсолютно счастлива. И никакой любви мне тогда не надо».
Удивительно, как долго я не видела своего предназначения. К счастью, чтобы озвучивать очевидное, существуют друзья — как всегда, вмешалась Марго. Она только что вернулась из командировки в Лос-Анджелес и вкатила в квартиру свой объемистый чемодан. На кухне просыхали свежепроявленные фотографии. Одна из них привлекла внимание Марго: на обочине Бедфорд-авеню с расстроенным видом сидела рыжеволосая девочка-подросток. Длинные волосы и отсутствие косметики придавали ей редкостное очарование, которое я тогда не могла толком оценить, потому что сама была молода. Вещицы из сумки рассыпались по асфальту. Одной рукой девочка потянулась к треснувшему зеркальцу, другую задумчиво поднесла ко лбу.
