Мери Каммингс - Стеклянные цветы
— Нечего тебе здесь болтаться!
Новый телохранитель продолжал молча глядеть на нее. Ей стало неприятно — словно не начав возражать или спорить, он в чем-то обманул ее. Преодолев это чувство, она добавила:
— И мне не нравится, что ты живешь так близко от моей спальни! На первом этаже, возле кухни, есть свободная комната!
— Не беспокойтесь, госпожа баронесса, ваша спальня меня совершенно не интересует. — Показалось, или он действительно усмехнулся? — Какие у вас планы на вечер?
— А тебе зачем?!
— Я должен вас сопровождать.
— Не знаю! Что захочу, то и буду делать, — сказала она из вредности, хотя на самом деле знала прекрасно.
Он слегка пожал плечами, развернулся и направился к винтовой лестнице, лишив ее возможности сказать что-то еще — не разговаривать же со спиной?!
Больше он ей на глаза не попадался — очевидно, отсиживался в комнате. Бруни вспомнила об его существовании лишь под вечер, когда собралась пробежаться по магазинам, а потом заехать куда-нибудь и протрясти как следует кости. Спустилась к машине — и обнаружила «господина Берка» беседующим о чем-то с Дитрихом.
Она сделала вид, что в упор его не заметила. Дитрих распахнул дверцу, она села; белобрысый тоже сел на переднее сидение.
Поморщилась и приказала:
— На Шеллингштрассе[2]!
Прогулка по Шеллингштрассе оказалась весьма удачной. В одном из антикварных магазинов Бруни обнаружила старинную чугунную подставку для вазы — ветку с сидящим на ней попугаем с розовым брюшком и бирюзовой спинкой.
Она тут же представила себе, какую здесь можно сделать вазу: изогнутую чашу из опалового стекла, словно налитую до половины голубоватой водой. Смотреться будет великолепно!
Деньги за подставку просили бешеные, но спорить из-за цены она не стала, вместо этого выторговала себе в качестве бонуса мундштук из слоновой кости совершенно непристойного вида — как раз в стиле Иви, можно будет ей для смеха подарить. Случайно оглянулась — шагах в пяти стоял белобрысый телохранитель и с интересом пялился на чугунную штуковину с попугаем, которую продавщицы пытались запихнуть в пакет так, чтобы концы ветки не рвали полиэтилен.
Решение пришло мгновенно!
Дождавшись, пока продавщицы справились со своей задачей, Бруни взяла пакет, шагнула к белобрысому и поставила свою ношу перед ним на пол. Коротко сказала:
— Неси!
Развернулась и пошла к выходу.
Глянув в витрину, словно зеркало отражающую то, что творилось сзади, она убедилась, что на полу он пакет оставить не посмел — тащил, как миленький!
На секунду у нее возникло желание купить что-то уж совсем непотребное, вроде головы оленя с метровыми рогами — и пусть тоже несет! Потом решила не тратить деньги на глупости.
Следующим местом, которое Бруни собиралась посетить, была дискотека — не ночной клуб, а обычная затрапезная дискотека, именно такая, в какой можно как следует отдохнуть: шумно, весело, музыка гремит, народ кругом пляшет… Кроме того, дискотека эта обладала и еще одним неоспоримым достоинством: там обычно крутилась парочка парней, с помощью которых можно было восстановить утраченный запас сигарет с травкой.
Она частенько бывала тут и знала многих завсегдатаев. И ее знали — не как баронессу фон Вальрехт, а как Тиффи (переделанное Тиффани — сбылась мечта детства!), студентку из Калифорнии. Но сначала…
— Дитрих, останови-ка, — Бруни похлопала шофера по плечу, — и принеси мне белую сумку из багажника.
Дождалась, пока он найдет разрешенное для остановки место (неужели не мог притормозить где попало?!), получила требуемое и, едва машина тронулась с места, принялась переодеваться.
Для начала стащила с себя все, в чем болталась по магазинам, оставив только трусики, потом натянула черные колготки в крупную сетку и ярко-алые сапожки на шпильке.
Втискивая вторую ногу в сапожок, Бруни случайно глянула в зеркальце. Белобрысый таращился на нее, не отрывая глаз — вид у него при этом был слегка обалделый.
Она ухмыльнулась и показала ему язык — он быстро отвел взгляд. Ладно, с нее не убудет, пусть раз в жизни посмотрит на что-то такое, что потом по ночам вспоминать сможет!
Что ж — продолжим. Теперь белую обтягивающую маечку. Лифчик? Какой, к черту, лифчик! Когда сиськи вверх-вниз дергаются — самое то получается и мужиков здорово заводит. Мини-мини-юбка — тоже белая, на широком черном поясе. И — куртешка. Коротенькая, до талии, из такой же ярко-алой кожи, что и сапожки.
Ну вот, теперь она готова к бою!
Еще издали Бруни заметила перед входом небольшую толпу. Дело обычное: по вечерам здесь часто было набито до отказа, и тогда пускать начинали в основном завсегдатаев. Все прочие толпились перед вышибалой, переругивались с ним и ждали, пока он, руководствуясь какими-то своими соображениями, впустит еще пяток человек.
Дитрих остановился, она выпорхнула из машины и махнула рукой, чтобы ехал на стоянку. И тут увидела, что ее белобрысый телохранитель тоже вылез. Он что — и туда собирается с ней переться?
В сером костюме с галстуком?! Смокинг бы еще надел!
Он же ее скомпрометирует!
Нет, хочет идти — пусть идет, конечно, но она его не знает. Он сам по себе, а она — сама по себе!
Приплясывать Бруни начала еще с порога, окунувшись в музыку, как в воду. Музыка била в уши, вырываясь из вмонтированных в стены динамиков, и пронизывала тело — каждую косточку, каждую жилку — заставляя его подрагивать в зажигательном ритме.
Кто-то свистнул, заорал издалека: «Тиффи!» — она, не глядя, махнула рукой. Неважно, кто это, здоровается — значит, свой!
Сначала — к стойке, садиться не стала: ноги сами пританцовывали, подгоняя ее: «Ну давай, скорее!» Крикнула:
— Мне как обычно, Кикс!
«Как обычно» означало двойной красный вермут со льдом. Пива, излюбленного напитка здешних завсегдатаев, Бруни не любила; столько лет уже жила в Баварии, а все равно не любила, даже запаха его кислого терпеть не могла.
Первый глоток — аж по ушам шибануло. Еще глоток, еще… Стукнула стаканом о стойку, бросила на ходу:
— Потом заплачу! — (Кикс — парень свой, знает, за ней не пропадет!) — и побежала к сцене.
Она любила танцевать именно там, наверху. Все прожектора на нее, и толпа внизу, и она — над ними, как богиня. Пусть смотрят!
Нету больше Каланчи Мелли, есть она, Бруни — или Тиффи, неважно! — и восхищенный свист откуда-то, и подбадривающие крики, и тело, готовое само, помимо ее воли, изогнуться, взорваться каскадом движений, подчиняясь вливающейся в каждую клеточку музыке. Она сама — эта музыка!
