Апельсинки для Осинкина (СИ) - Соловьева Елена

Оставив девочек в саду, бегом помчалась в фельдшерский пункт. Примчалась за минуту до открытия, но на улице уже успела собраться очередь. В итоге ни отдышаться, ни даже выпить быстрорастворимого кофе не удалось.

Но это даже неплохо.

За делами и заботой о других собственные проблемы отступают на второй план. Выслушивая жалобы соседей, оказывая им помощь, я практически забыла о Грибове.

А вот об Андрее думала постоянно.

Во время обеденного перерыва, который длится лишь полчаса, успела наскоро перекусить и собрать сумку. Пора было отправляться на обход. Не забыла я прихватить пакет со старыми, но еще вполне годными вещами Клары и Васи. У одной из соседок неделю назад выписали дочь из роддома, пеленки, ползунки и распашонки никогда не бывают лишними. С деньгами тут у многих туго, да и детского магазина нет. В селе процветает взаимопомощь и поддержка, без этого не выжить. Тут разве что Грибов может разбрасываться деньгами направо и налево, остальные экономят и радуются любому подарку.

Наверное, именно благодаря этой дружбе и поддержке соседей я смогла выжить.

Особенно тяжко было первое время. Когда я, молодой специалист, приехала в село, да не одна, а с двумя малышками на руках. Боялась, не примут, отнесутся настороженно. Так и было, первые два дня. А уже на третий нагрянули соседки с подарками и угощениями. Не передать того, насколько я была им благодарна. Местные мужчины помогли довести до ума дом, переданный мне государством. Там были такие щели, что мы с Васей и Кларой вряд ли бы пережили первую зиму.

Соседки, в благодарность за мою помощь, да и просто от доброты душевной до сих пор летом подкармливают нас свежими овощами и фруктами, а зимой соленьями-вареньями. Вообще у нас с девочками есть собственный огород, но максимум, что я успела, это высадить саженцы фруктовых деревьев, да зелень. На большее, увы, не хватает сил и времени. Все дни напролет занимаюсь работой, а вечером буквально валюсь с ног от усталости. Свой единственный выходной провожу с детьми. Иногда даже ездим в город за покупками или просто прогуляться.

Так и живем.

Все бы ничего, если не Грибов. Этот тип откровенно отравлял мне жизнь. Да и не только мне. Практически все односельчане ненавидели его, презирали, но боялись. Слишком много у него денег и связей.

Впрочем, в последние дни Грибов присмирел.

Прошли выходные.

Промелькнул в бешеном темпе понедельник.

Федор Грибов так и не объявился. Это слегка успокаивало, но и настораживало одновременно. Отчего-то мне казалось, будто он затаился, как змей, только лишь для того, чтобы напасть тогда, когда меньше всего ожидаешь. И ужалить смертельно.

Андрей тоже не объявлялся. Это расстраивало, хотя я изо всех сил старалась не показать этого. В конце концов, он ничего мне не обещал.

Во вторник прихватило сердце у бабы Шуры. Давно говорила ей лечь на обследование, да та все сопротивляется. Вот и сегодня отказалась от скорой.

— Ты меня, Элечка, лечишь лучше, чем все вместе взятые врачи последние тридцать лет, — призналась баба Шура. — От твоих назначений хоть какой-то толк есть.

— И все же вам следует посетить кардиолога, — возразила я. — И на обследование лечь. В условиях моего пункта мало что можно сделать. Да и квалификация у меня не та.

— Не хочу я в больницу, — капризно возразила бабушка. Вяла меня за руку и, взглянув подслеповатыми, туманно-серыми глазами, добавила: — Помру, так хоть дома. Да не сегодня, не сегодня, не боись. Я еще до ста проживу. А пока… посиди со мной на крылечке, Элечка.

Отказать у меня не хватило сил.

Баба Шура была последним пациентом на сегодня, и я устало опустилась рядом с ней на ступеньку. Послушала истории из ее жизни, устало привалившись к резному столбику спиной. Немного расслабилась и даже чуть не задремала.

— Глашка, ты чего не здороваешься?!

От этого возгласа бабы Шуры я резко открыла глаза.

Глафира, моложавая соседка старушки, работала у Федора Грибова то ли секретарем, то ли личной помощницей. Всегда ходила, задрав нос, и делала вид, будто не замечает соседей.

— Здрасьте, — не слишком любезно бросила Глаша.

— Ой, что-то ты раздобрела, — не сдалась баба Шура, прищурившись. Вот тебе и полуслепая…— Раскормилась на Грибовых харчах.

Глаша была местной достопримечательностью, полноватой, довольно крупной, но с такими красивыми, густыми соломенного цвета волосами, светлой кожей, здоровым румянцем и ямочками на щеках, что все местные мужчины на нее засматривались.

Действительно, раздобрела сильнее, отметила я про себя. Раздалась в талии и бедрах, но умело скрывала все это под просторным платьем.

— Не до раскармливания сейчас Грибову, — отмахнулась от настойчивой соседки Глаша. — К нему приехали стразу проверки из налоговой, пожарной и Роспотребнадзора. Кому это наш Феденька дорогу так перешел?..

Покачав головой, Глаша ушла домой.

— Да много кому, — ворчливо заметила баба Шура. — Всем перешел, кому смог. А кому не смог перейти – перебежал. Может, наконец-то награда найдет своего «героя».

Хотелось бы верить в лучшее.

Если у Грибова сейчас проверки, то ему точно не до меня. Так подумала я, но, как видно, поспешила с выводами.

Уже вернувшись домой вместе с девочками, я заметила авто Грибова, припаркованное недалеко от нашего дома. И самого Федора, спешившего мне на встречу.

— Девочки, бегите, погуляйте!.. — Я подтолкнула Васю и Клару в сторону молодого березняка. Девочки любили играть там в прятки. — Маме нужно поговорить с одним дядей.

Спрятав от Грибова детей, сама покрепче перехватила сумку с замороженной курицей. Хорошо, что продавщица в местном магазине уговорила ее купить. Теперь пригодится.

Глава 10

Эля

— Не приближайся! — выкрикнула я, предупреждающе выставив вперед одну руку, а второй крепче сжимая злополучную курицу.

Видно, вид у меня был действительно воинственный. Ну, или, как вариант, у нашего фермера личная неприязнь к мороженым курицам. Суть в том, что Федор остановился в двух шагах от меня.

— Ты чего, Элечка?.. — спросил так, как будто ему начисто отрезало память. Как будто не он несколько дней назад напал на меня в темном переулке. — Я мириться пришел, а ты вон как.

Мириться?

Я непонимающе вскинула бровь, ожидая пояснений. В понятии Грибова это вот «мириться» могло означать что угодно. От совместно проведенной ночи до того, чтобы прикопать меня где-нибудь в лесополосе. Ни тот, ни другой вариант меня, по очевидным причинам, не устраивал. А другого от Федора я попросту не ожидала.

— Да, я это… — Он нахмурился и почесал затылок. Несколько раз дернул нижней челюстью, как будто то, что он собирался сказать дальше, застревало у него в горле, точно рыбья кость: — Пришел прощения попросить. Ты извини меня, ладно?

Сказать, что я обалдела, значит, не сказать ничего.

Руки опустила, но курицу продолжала держать крепко. Чтобы Федор Грибов пришел извиняться? Это немыслимо! Я даже невольно взглянула на небо: не пошел ли леденцовый дождь, о котором мечтали мои дочки. После слов Грибова я была готова поверить во что угодно.

— То есть мне теперь можно без опаски ходить по улицам, даже темным, и не бояться, что тебе в очередной раз захочется поиграться? — спросила, дабы убедиться, что я верно поняла смысл его слов.

— Конечно-конечно, — поспешно согласился Федор, покивав так рьяно, что затряслись все три его подбородка разом. — Ты вообще можешь делать все, что угодно, Элечка. Только это… Отзови своих церберов, лады?

Он прищурился, отчего его глаза стали еще более маленькими, но оттого не менее злыми.

— Каких церберов? — окончательно растерялась я. У меня даже собаки не было, не говоря уже о том, чтобы держать дома каких-то мифических существ. — Ты часом не перегрелся, Федор?

— Не весь, — хмуро отозвался Грибов. — Но задница у меня горит знатно, как ты и хотела. Твои проверяющие скоро доведут меня до чертиков. Ты ведь не хочешь, чтоб по твоей вине развалилось мое хозяйство, Эля? Только представь, как будут «благодарны» тебе односельчане, если ты лишишь их единственного нормального источника дохода.