Лабиринты чувств - Дубровина Татьяна

Девушка была бесстрашна и любопытна, а подобное приключение как раз стало бы лучшей подпиткой для обоих этих качеств.

Увы, такого с нею не случалось ни разу в жизни, даже в раннем детстве. У Юли была идеальная топографическая память, и она всегда безошибочно помнила маршрут, даже если прошла по нему всего однажды.

…Но сегодня, в веселый и мокрый мартовский день, это наконец произошло!

Они с Денисом купили бутылку дешевого сухого красного вина и полкило сыра в магазине на первом этаже, и девушка утянула режиссера в замызганную дверь возле подсобки, откуда можно было пробраться прямиком к ее коммуналке.

Нет, «прямиком» — не то слово. Путь к квартире пролегал по кривой, с подъемами и спусками, с крутыми виражами.

За первым же поворотом они остановились и, продавив винную пробку вовнутрь, отхлебнули по глоточку. А потом прижались друг к другу влажными, терпкими от вина губами.

И у Юльки в голове что-то весело поплыло и закружилось. У Дениса, кажется, тоже.

— Блеск! — сказала она.

— Шик! — согласился он.

Еще одно коленце узкого коридорчика.

Опять остановка — всего по одному глоточку и недолгий поцелуй на закуску.

— А сыр? — напомнил он.

— Ох! Забыла на прошлом привале.

— Но возвращаться ведь не будем, правда?

— Ни за что! Полный вперед!

— Здесь нет дороги вперед. Есть только вверх.

— Все выше, и выше, и вы-ше стремим мы полет наших птиц! — пропела Юлька.

— А сыр пусть докушают мы-ши! — подхватил парень.

— И станут толстей, чем Денис! — в рифму завершила она.

— Дутая ты журналистка! Русского языка не знаешь! Толще, а не толстей!

— А я и не толстею.

Они перекидывались репликами, как мячиком. Юлина подача — Денис отбивает:

— Вот и не толстей! Терпеть не могу жирных.

— А худых? Любишь?

— В единственном числе. Не худых, а худую. Худющую. Одну.

— Как ее зовут?

— Секрет! — едва не оступившись, он притормозил. — Ох, тут ступеньки вниз.

— Перед решающим спуском надо немного передохнуть.

Отдых получился активным — заполненным жадными и жаркими поцелуями.

Красного вина еще немного поубавилось.

— Неужели идти по лестнице пешком? — округлил глаза Денис. — Современный человек может изобрести иные способы передвижения, более совершенные!

— Неужели кубарем?

— Глупости! Цивилизация предлагает кое-что получше! Подпрыгнув, Денис взобрался на отшлифованные временем перила и… с улюлюканьем скатился по ним на нижний пролет.

— Бобслей! — призывно крикнул он. — Нет, перилслей! Попробуй, не пожалеешь!

— Лови меня! — с готовностью отозвалась Юлька и последовала его примеру.

Он поймал. И больше уже не отпускал…

Они опустились на выщербленные ступени. Бутылка красного откатилась в сторону, оставляя за собой темный, точно кровавый, терпко пахнущий след.

Хорошо, что куртки и джинсы — на молниях, не придется долго возиться с пуговицами.

Объятия в кирпичном лабиринте! Это было приятно и весело, точно захватывающая детская игра.

— Осторожно! Не уколись о мои острые костяшки! — блаженно смеясь, предупреждала она.

— Обожаю острые ощущения! — на миг отстранив губы от ее маленькой, почти детской груди, отзывался он.

— У тебя волосы длиннее моих, — постанывала она. — Пощекочи меня ими!

— В каком месте?

— Догадайся!

— А, знаю! Между четвертым и пятым ребром!

— А вот и нет! Между шестым и седьмым позвонком!

— Это где?

— А ты отсчитай.

— Считать сверху или снизу?

— Все равно. Только скорее!

— Я в арифметике не силен.

— Зато кое в чем другом — вполне.

— Правда?

— Правда. Ты просто мастер экстра-класса.

— В чем же?

— Ммм… В театральной режиссуре.

— Жестокая!

— Не жестокая, а жесткая. В смысле — костлявая.

— Стройная… Самая красивая… Самая любимая…

— Мы едва знакомы!

— Разве?

— Неделю.

— Нет, вечность!

— Целуй же, целуй меня, Денис…

— Юля… Юленька… Прекрасная моя…

Ничто не мешало им: ни холод каменных ступеней, ни затхлый воздух, застоявшийся среди толстых и влажных кирпичных стен, ни чье-то шуршание поблизости — не то бомжей, не то и вправду мышей, насытившихся забытым сыром.

Юльке казалось, что она взлетает и несется куда-то далеко и высоко, в неизведанные дали, не приземляясь и даже потеряв из виду поверхность родной планеты Земля. Не девушка, а легкое полупрозрачное облачко, насквозь пронизанное солнечными лучами — хотя откуда бы взяться солнцу здесь, в сыром лабиринте?…

Очнувшись, она обнаружила, что не знает, в каком месте собственного дома — гигантской буквы «П» — сейчас находится. И неясно было, в какую сторону идти, чтобы добраться до нужного крыла.

Ее мечта сбылась.

Она заблудилась.

Она влюбилась.

Возможно, эти два глагола — синонимы?

Глава 6

ВЕРНЫЙ ПЕС

— Чертов старый хрен, опять провонял всю кухню своей долбаной редькой! — разорялась толстая, отъевшаяся соседка Лида, зажимая красными бесформенными пальцами нос.

Другой Юлин сосед по коммуналке, семидесятилетний Василий Павлович, смиренно полил салат подсолнечным маслом и сгорбившись, удалился трапезничать в свою комнату.

Казалось бы, давно пора привыкнуть к Лидиным выпадам, а вот старик не мог. Каждый раз болезненно морщился и хватался за сердце. Но не отвечал агрессией на агрессию. Предпочитал ретироваться.

Дородная Лида Кузнецова и ее плюгавенький муженек Боря ненавидели Василия Павловича только за то, что тот никак не умрет: они рассчитывали прибрать к рукам его комнату, когда это долгожданное событие все-таки наконец произойдет.

Зато их маленькая дочка Катя благоволила старику, у него был чудесный аккордеон с перламутром — заслуженная, добротная, еще трофейная вещь. Когда Лиды и Бориса не было дома, «деда Вася» разрешал девочке понажимать на клавиши и кнопочки, и инструмент зычно гудел и мычал, что приводило ребенка в полный восторг:

— Живая гармошка! Ругается, как мамка!

Но еще больше нравилось Катюшке, когда сосед начинал играть сам: тогда «гармошка» становилась не просто живой, а еще и волшебной, и из нее вырывалась музыка.

Девочка хлопала в ладоши:

— Поет! Мамка так не умеет. А папка поет, когда пьяный, но я тогда его боюсь. А сыграй про Чебурашку, деда Вася!

— Так и быть. Только тсс! Никому! Ни маме! Ни папе! — предупреждал запуганный Кузнецовыми Василий Павлович, и малышка свято хранила тайну.

Когда-то старик работал массовиком-затейником, а теперь дискотеки задавили эту профессию, и он нищенствовал, кое-как перебиваясь на скудную пенсию.

Салатик из тертой редьки, который так взбесил нынче Лидию, был для него блюдом редким и праздничным.

Юлю супруги Кузнецовы невзлюбили еще сильнее, чем старого аккордеониста: девушка, въехав сюда, тоже поломала их планы на расширение. И, естественно, не было никакой надежды на то, что эта самозванка, такая молодая, вдруг отдаст Богу душу и освободит жилплощадь.

А сестры Синичкины, как назло, оказались еще и общительны, и к ним вечно наведывались многочисленные гости. Уж это, по мнению Кузнецовых, было вообще верхом наглости.

Первое время Лида просто проходу Юльке не давала, едва не срывая голос визгливыми угрозами:

— Не позволю групповухи тут устраивать! Бардак, а не квартира! Притон бандитский! Так жилось хорошо, и вот тебе — подселили шлюху к приличным людям! Обожди, заявлю в милицию, выселят тебя на сто восьмой километр!

— Во-во, километр, — подтявкивал Боря.

— Ма, а шьюха — это кто шьет? — спрашивала Катюшка.

— Отвяжись, не твое дело! — гаркала на нее родительница.

— Во-во! Дело! — вторил папаша.

— А групповухи у нас в детсадике тоже есть, — доверительно сообщала девочка. — Сейчас я хожу в среднюю групповуху, а скоро перейду в старшую!