Джилли Купер - Человек, заставлявший мужей ревновать. Книга 2
– Хорошо, я беру тебя, – сказал он Лизандеру, разобравшись с Эшли. – Три месяца – испытательный срок, и если хоть одно нарушение, тут же увольняю. Ты можешь скакать за меня, но только в том случае, если не найдется другого жокея, желающего скакать на этой же лошади. До Ратминстера ты должен выиграть десять призовых мест.
Табита встала и обняла отца.
– Я люблю тебя, папа.
– Ох, черт возьми, вот спасибо-то. Это так здорово, – наконец-то Лизандер перестал заикаться.
– Тебе придется сбросить один стоун – что, может быть, для здоровья и не очень хорошо. Так что займись и собственной тренировкой. И запомни: ни капли спиртного.
Лизандер позеленел:
– Но это странно, если из-за стаканчика вина...
– Будет странно, если ты ограничишься одним, – отрезал Руперт. – Так что до Ратминстера – ни капли.
54
Лизандер чувствовал себя таким несчастным, что худел сам собой. Обычно он никогда не вставал раньше шести утра, поскольку всю ночь проводил на вечеринке. И никогда ему не приходилось заниматься такой тяжелой работой. Руперт сразу же перевез его в Пенскомб, поместив в маленькую комнатку под самой крышей, где было мало света, – «он сам себя поставил в такие условия, никто его не принуждал»', лоскутное одеяло на вате и цветные фотографии старых пони Руперта на беленых стенах.
– Меня не устроит, если ты будешь ездить сюда из коттеджа «Магнит», мечтая о «Валгалле», – объяснил он Лизандеру. – Я хочу, чтобы ты все время был у меня перед глазами.
Но Лизандеру не удалось бы выжить, если бы не девушки-конюхи Руперта. Как только они поняли, что в постель его затащить не удастся – а он отказывался от их предложений очень деликатно, – они перестали вздорить из-за него, а, наоборот, стали ему во всем помогать.
Они каждое утро расталкивали его, чуть ли не одевали, заставляя натянуть лишний свитер на ослабевшее тело, стаскивая его с самых трудных лошадей – Лизандер никогда не помнил, каких именно вечером намечал ему Руперт.
Но какой бы трудной ни была лошадь, казалось, он, прежде чем взлететь на ее спину, успевал каким-то образом уже околдовать и ее голову, и ее сердце. И лошади действительно хотели слушаться его и стремились показать все, на что они способны.
Ему только тяжело было собраться. Если он начинал думать о Китти в то время, как ему надо было переходить на галоп, то вместо этого несколько секунд просто тащился бесцельно по полю. Порой на него нападал приступ болтовни, и тогда он, галопируя и даже беря препятствие, безостановочно говорил. А когда жокей или лошадь падали, он мгновенно подлетал посмотреть, все ли у них в порядке; выгуливая Артура вокруг Глочестершира, исчезал на часы, потому что останавливался поболтать с каждым встречным – лишь бы оттянуть тот момент, когда надо возвращаться и вычищать горы навоза или часами вымывать из сена холодной водой пыль.
Потеряв много сил в борьбе с приятелем Табиты, подлым трактористом, Руперт сразу же допустил ошибку, навалив столько работы на Лизандера. Прилетев следующим вечером домой, Руперт с ужасом увидел, что направляющие линии дорожек, которые должны были быть прямо вычерчены на жирной коричневой земле, перепутаны, как нитки из клубка, которым играл котенок. Жуткий эксперимент, признал Руперт, призвав на помощь свое чувство юмора, и отправил Лизандера чистить навоз.
Тегги же просто спасала жизнь Лизандера. Если бы он не был так безнадежно влюблен в Китти, он бы точно приударил за ней. Она же, напуганная его бледностью и катастрофической потерей веса, пыталась его соблазнить то палтусом-гриль, то кусочками мяса с травами, в то время как другие жокеи жизнерадостно уплетали яичницу, сосиски и сандвичи с беконом после заездов. Тегти подкладывала в цветочную вазу в его спальне небольшие бисквиты, а на ночь готовила ему горячий шоколад со снятым молоком, который он тайком выливал в раковину, не желая полнеть.
И Тегги единственная выслушивала его, когда он начинал плакаться о Китти, – конюхи не выдерживали этого дольше пяти минут. Все еще не отошедшая от потрясения, вызванного потерей собственного ребенка, она во время, свободное от приготовления пищи для команды Руперта, или поила из бутылочки телят или ягнят, или крошила курам и уткам, или варила еду собакам Руперта, или насыпала зерно в кормушку для птиц, или тайком баловала оставшимися от обеда тостами и мармеладом одинокого Артура, выглядывающего через погрызенный барьер своего стойла.
Руперта одолевали владельцы лошадей, но Тегги всегда была наготове с приветливой улыбкой, чашкой чая и куском шоколадного торта домашнего приготовления.
Были и проблемы. Как-то днем, зайдя проведать Артура, Лизандер был удивлен, обнаружив Тегти, стоящую в дальнем конце бокса и поглаживающую оскорбленную Тини.
– Что ты делаешь?
– Тише! – Тегги порозовела. – Мистер Пандопулос здесь и пристает ко мне. Если Руперт это увидит, то он его изобьет, а потом выкинет вместе с его лошадьми, а у нас на сегодняшний момент с доходами худо.
Лицо Лизандера омрачилось.
– А тут еще Руперт бесплатно содержит меня, Артура и Тини. Ох, и когда же он доверит мне скачку, чтобы я мог начать платить ему?
– Да ты уже платишь. Руперт действительно доволен, содержание лошадей улучшилось. А он считает, что это серьезно влияет на результаты.
Лизандеру еще не приходилось встречать супругов, которые так бы чувствовали друг друга, так поддерживали, так заботились друг о друге. Их любовь наполняла Лизандера завистью. Но Руперт был очень опытен. И Лизандеру никак нельзя было переборщить с дружеским отношением к Тегги. Единственное, что хотел видеть на своем дворе мужественный и красивый Руперт, были лошади.
Лизандер не очень следил за ходом военных действий, разве что по доходящим бюллетеням или по радио, висящему в углу конюшни, но, возвращаясь после очередной выволочки от Руперта, он чувствовал себя, как Багдад после ночной бомбардировки.
На второй неделе он отрабатывал со значительно прогрессирующим, но все еще строптивым Мейтрером цепочку барьеров. Диск солнца походил на огненное пятно взорвавшейся бомбы среди облака ядерной пыли – казалось, оно символизировало все те беды, что принесла земле война.
Весь день над головой ревели самолеты. Руперт в особо плохом настроении из-за того, что король Хусейн, его старый приятель по совместной учебе в школе города Харроу, поддерживал Ирак, вызвал к себе Лизандера.
– Почему, мать твою, ты не пользуешься хлыстом?
– Мой дядя Алистер говорил, что это метод для лентяев, – трепеща, но не отступаясь, сказал Лизандер. – Ведь Мейтрер же на самом деле старается, и глупо бить его. А когда лошади перевозбуждены, они только медленнее идут. Честное слово, Руперт, я видеть не могу, как жокеи нахлестывают лошадей. И ведь нет никакой нужды так безжалостно их лупить.
