Джоэль Данн - Синдром Фауста
– Значит, вернет…
– Откуда, мам? Из своих пенсионных?
– Не знаю, – ответила я, ощущая, как немеют пальцы: Руди всегда щепетилен в таких вопросах. – Думаешь, мы должны возвратить их за него? Тебе известно, о какой сумме идет речь?
– Насколько я понял – о десяти тысячах… – Эрни вздохнул: – Как ему помочь?
Даже в тридцать для своих родителей дети все еще остаются детьми. А может быть, инстинктивно по отношению к нам родители такими себя чувствуют всю жизнь?
– Не знаю, я отвечу тебе на вопрос только после разговора с Чарли.
Эрни чмокнул меня в трубку:
– Ты всегда была умницей-разумницей…
Что действительно делал Руди в Швейцарии? Насколько я знаю, у него там не было никаких знакомых, но спрашивать у Чарли я ни за что бы не стала. Он бы еще заподозрил, что мне для чего-то это надо, и из чувства ложной дружбы никогда бы ничего не сказал. Сам факт, что Руди в Европе, вызывал у меня недоумение и множество вопросов, но ни на один из них ответов не находилось.
Вечером я связалась с Чарли. В трубке слышался плач младенца. Неужели она вернулась к нему? А я-то думала…
– Не сочти это за назойливость и излишнее любопытство, но что Руди делает в Швейцарии?
– Разве ты не получила его согласие на развод? Такой уж он – Чарли: таким был всегда и таким останется до конца своих дней.
– Чарли, – постаралась я смягчить свой голос, – меня это интересует с другой точки зрения.
– Вот как?! И с какой же?
– Скажи, что это за квартет, которым он занимался?
– Абби, я ведь не влезаю в твои личные дела. Представь себе, если бы я спросил тебя про твои отношения с судьей Роджерсом?
Я еле сдерживалась, потому что иначе разговор надо было бы тут же закончить.
– Дело в том, что он задолжал своему бывшему ученику. Это некий Боб Мортимер.
– И что же? – обдала меня холодом трубка.
– Ну, его, наверное, можно понять: он пытается выяснить, насколько Руди платежеспособен.
– Вот как?! – мрачновато откликнулась трубка. – Он тебе звонил, этот Боб Мортимер?
– Нет, не мне, – ответила я. – Эрни…
Чарли присвистнул:
– Ах, так! Сынок решил выяснить, не придется ли ему платить за отца?
– Эрни только спросил, должны ли мы возвратить долг!
– Ты знаешь, сколько он должен?
– Эрни думает, порядка десяти тысяч долларов.
– Тогда тебе нечего беспокоиться, – хмыкнул Чарли.
– Ну, если есть такой преданный и благородный друг… – съязвила я.
И Чарли вдруг заткнулся.
– Скажи, – осторожно спросила я, пытаясь нащупать, что за этим скрывается, – ты ведь знаешь Руди: даже если ты заплатишь, он все равно постарается вернуть тебе долг. А как и на что он собирается жить?
– Создаст еще один квартет, – слишком поспешно хмыкнул Чарли.
Но его насмешка была не к месту, и надо было об этом ему намекнуть.
– Чарли, тебя, кажется, можно поздравить? – спросила я.
– С чем? – спросил он настороженно.
– Вернулась Селеста… Как вы назвали малышку?
– Роза, – низкой гитарной нотой провибрировал его голос.
– Я так и думала, – улыбнулась я. – Если родится еще и мальчик, он ведь будет обязательно Руди, правда?
РУДИ
Бангкок подавляет своей уродливой, какой-то варварской красотой. В нем несовместимо сплелись изящество старины и мускулистый напор современности. Многоцветные крыши пагод и бетонные кандалы транспортных развязок. Сумерки храмовой прохлады и электрическая сперма реклам. Бритоголовые монахи в ярких хитонах и малолетние проститутки обоих полов – рабы одряхлевшей западной похоти.
Столица конвейерного секса и подозрительных игорных домов подобно гигантскому удаву вызывает острое любопытство и загадочный страх. Нужда живет здесь за счет гениталий, а сыпь притонов жиреет на ввозимой валюте. Жуликоватые маклеры дурят туристов, а вчерашние крестьяне, продавая тело, спасают душу. Бензиновый чад заглушает запах специй, а небоскребы глобализации выдавливают наивные остатки старины.
– Это что, отель для коронованных особ? – придуриваясь, спросил я своих дам, когда такси остановилось.
По роскошному лобби бесшумно скользили служители. Их сиамские шапочки как две капли воды напоминали головной убор Железного Дровосека, а короткие, до колен, штаны – давнишних китайских рикш. Но вышколенные молоденькие портье были одеты в европейские костюмы и механически кланялись при первом же намеке на обращение. Когда они говорили между собой, казалось, щебечут птицы.
Софи окатила меня холодом взгляда, но ее подруга с удовольствием объяснила:
– Нет, в основном, – для богатых японцев. – Я кивнул. – Три номера рядом, – бросила она склонившейся в заученном поклоне девице за стойкой.
Я спал как сурок. Больше чем полсуток полета вымотали меня окончательно. А в девять утра раздался звонок.
– Руди, – разбудила меня Мишель, – пора вставать. Спускайтесь в лобби. Завтрак в ресторане только до десяти… Через полчаса – внизу, ладно?
Знакомство с дальневосточной экзотикой началось для меня с храмов. В прохладной, пьянящей благовониями тишине изумрудный Будда с филигранной мачтой из золота на голове сосредоточенно решал загадку мироздания. Под его взглядом глуше и в то же время пронзительней звучали удары гонга и непривычные звуки храмовой музыки.
Кажется, я понимаю, чем вызваны страх и неприязнь Дальнего Востока к европейским колонизаторам. Ни один готический собор не сравнится в своей ажурности с буддистскими пагодами. Никакой изыск – с витиеватостью местного вкуса. Кстати, – взмывающий ввысь контур Эйфелевой башни в Париже тоже появился на свет лишь через тридцать лет после того, как французы обосновались на индокитайском полуострове.
Европа еще писала на телячьей коже, а в Китае уже пользовались бумагой. Во дворцах Парижа и Лондона ели из керамической посуды, а тут в простых домах насквозь просвечивал изящный красавец фарфор. Разве не отсюда выкрали европейцы секрет производства шелка? И не здесь ли были изобретены порох и бумага? И вдруг – вся эта культура была объявлена примитивной?! Унижена и растоптана? И только потому, что, оседлав промышленную революцию, Европа вырвалась вперед? Ведь История могла сложиться и совсем иначе… И – более справедливо…
А через полчаса прогулки по городу мы обнаружили, что нас обчистили. И как – всех троих! Где это случилось? В любопытной толпе туристов? В одухотворенных сумерках храма? Возле одной из многочисленных палаток, продающих сувениры? Мои спутницы злились, но мне было смешно: хрупкая сказка в очередной раз обернулась грубым розыгрышем…
Вечером мы отправились в казино. Царящие в казино сумерки ничем не напоминают полумрак храмов. Над игорными столами ярко пылают задрапированные в стенах и на потолке светильники. Воздух напоен не благовониями, а острым настоем риска, надежды и глубинного страха. Мне казалось, не только я, но и мои спутницы обрели какую-то сверхчувствительность. Стало острее зрение, тоньше слух, ощутимей осязание.
