Дэвид Николс - Один день
Но сейчас ей некогда об этом беспокоиться, потому что они уже подошли к угловому кабинету — занимающему дорогостоящую коммерческую площадь стеклянному кубу, внутри которого спиной к Эмме стоит хрупкая женская фигурка на фоне умопомрачительной панорамы Лондона от собора Святого Павла до здания Парламента.
Стефани показывает на маленький стул у двери:
— Ну вот. Жди здесь. А потом заходи ко мне. Расскажешь, как все прошло. И помни — главное, не бояться…
* * *— А они не сказали почему? Почему меня уволили?
— Вообще-то, нет.
— Брось, Аарон, скажи.
— Ну, если дословно, то… если дословно, они сказали, что ты выглядишь как человек из тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.
— О… О… Хм… Ну да ладно. Пошли они, а?
— Именно, я им то же самое сказал.
— Так прямо и сказал?
— Ну, я ответил, что мне неприятно.
— О'кей. А какие у нас еще варианты?
— Да никаких.
— Никаких?
— Ну, есть та программа, где роботы сражаются, а ты должен… ну, типа объявлять выход роботов.
— А зачем роботам сражаться?
— Что я могу ответить? Такова их природа, наверное. Роботы агрессивны.
— Что-то мне так не кажется.
— Ясно. Ну, тогда, может, передача об авто на канале «Мужчины и машины»?
— Спутниковое ТВ? Издеваешься?
— Спутниковое и кабельное — это наше будущее, Декс.
— А что же национальные каналы?
— Там пока ничего.
— Но есть же что-то для Сьюки Медоуз, есть что-то для Тоби Морея… В последнее время как телек ни включишь, везде этот чертов Тоби Морей.
— Ну, это же телевидение, Декс. Тоби сейчас в моде. Просто мода такая, понимаешь? Раньше ты был модным, теперь он.
— Я был модным?!
— Я не говорю, что ты вышел из моды, нет. Просто у всех бывают взлеты, падения… вот и всё. Мне кажется, тебе надо подумать о смене амплуа. Надо, чтобы люди начали воспринимать тебя иначе. Мы должны изменить твою репутацию.
— Погоди-ка… а у меня есть репутация?
* * *Эмма сидит на маленьком стуле с обтянутым кожей сиденьем и ждет, и ждет, и смотрит, как все в офисе занимаются своими делами. К стыду своему, она отчасти завидует обитателям этой корпоративной вселенной, которые кажутся такими молодыми и крутыми профессионалами. Но она знает, что завидует всего лишь внешним атрибутам. В этом офисе нет ничего особенного, он ничем не отличается от других, однако по сравнению со средней школой Кромвелл-роуд он выглядит совершенно футуристично: полная противоположность учительской с кружками в пятнах от чая, видавшей виды мебелью и унылым расписанием дежурств, атмосферой неприветливости, жалоб и недовольства. Конечно, дети просто замечательные, точнее, некоторые дети и иногда, но в последнее время она все чаще конфликтует с учениками, и это ее все больше тревожит. Недавно ей впервые высказали, что «им всё это не надо», и ей трудно смириться с таким отношением. А может, у нее нет уже прежней сноровки, желания, энергии? Да и натянутые отношения с директором не идут на пользу.
А что, если бы жизнь сложилась иначе? Что, если бы она упорно продолжала писать письма в издательства, когда ей было двадцать два? Могло ли случиться так, что она, Эмма Морли, а не Стефани Шоу, сейчас питалась бы сэндвичами из гастрономического бутика и носила узкие юбки? С недавнего времени ее не оставляло чувство, что жизнь ее вот-вот изменится, потому что так должно случиться, — и, может быть, сегодня и есть тот день, может, эта встреча и есть ее новое начало? В животе снова порхают бабочки от волнения: секретарь кладет трубку и подходит к ней. Марша готова ее принять. Эмма встает, разглаживает юбку, потому что видела по телевизору, что так делают офисные сотрудники, и заходит в стеклянную коробку.
Марша — мисс Фрэнком — высокая, статная женщина с орлиными чертами, что делает ее грозной и похожей на героиню романов Вирджинии Вулф. Ей чуть за сорок; седые волосы коротко пострижены и зачесаны на лоб — советская укладка, — а голос хриплый, командирский. Она встает и протягивает Эмме руку:
— Вы, видимо, у меня на двенадцать тридцать?..
Эмма торопливо отвечает, что да, ей на двенадцать тридцать, хотя на самом деле ей было назначено на двенадцать пятнадцать.
— Sitzen Sie bitte hin[40], — говорит Марша.
Почему по-немецки? — думает Эмма. С какой стати она говорит по-немецки? Пожалуй, лучше ей подыграть.
— Danke[41], — говорит Эмма, оглядывается, садится на диван и бросает взгляды по сторонам: полки с наградами, книжные обложки в рамках — свидетельства блистательной карьеры. У Эммы вдруг возникает сильная уверенность, что ей здесь не место, что она тут лишняя и лишь зря тратит время этой уважаемой дамы, ведь та издает книги, настоящие книги, которые покупают и читают люди. Да, нелегко находиться рядом с такой женщиной. В комнате повисает молчание; Марша опускает жалюзи и подкручивает их, чтобы из офиса, где работают ее сотрудники, не был виден кабинет. Внутри кабинета становится сумрачно, и у Эммы неожиданно появляется чувство, что она сейчас получит взбучку или ее начнут допрашивать.
— Извините, что вам пришлось ждать, — говорит Марша, садясь в кресло за рабочий стол, — я сегодня очень занята. Едва удалось найти время. Но мне не хочется принимать поспешных решений. Когда речь идет о таких важных вещах, важно сделать правильный выбор, как вы думаете?
— Просто необходимо. Полностью согласна.
— Итак, давно вы работаете с детьми?
— Дайте подумать… с тысяча девятьсот девяносто третьего года — около пяти лет.
Глаза Марши загораются, и она немного подается вперед:
— И вам нравится ваша работа?
— О да. Ну, по большей части. — Эмме кажется, что она чересчур зажата, чересчур официальна. — Когда они меня не доводят…
— Дети вас доводят?
— Бывает, ведут себя как маленькие поганцы, если честно.
— Да что вы говорите!
— Ну, сами знаете. Хамят и поднимают бучу.
Марша хмурится и откидывается на спинку кресла:
— И что вы тогда делаете, чтобы навести порядок?
— Ну, обычно кидаюсь стульями! Шутка! Да всё как обычно — велю выйти и тому подобное.
— Хм… Понятно. — Марша ничего больше не говорит, но на лице ее написано глубокое неодобрение. Глаза ее возвращаются к бумагам на столе, и Эмма думает, когда наконец-то начнется разговор о ее книге.
— Что ж, — говорит Марша, — должна сказать, ваш английский гораздо лучше, чем я думала.
— Простите?
— Ну, вы так бегло говорите по-английски. Как будто прожили в Англии всю жизнь.
