Салли Боумен - Все возможно
В холле навстречу ей по лестнице стремительно сбежала Кэт, одетая для верховой езды — брюки и рубашка с открытым воротом. С локтя на резинке свисала шляпа.
— Замечательный день, правда? — Она подбежала к Элен и порывисто ее поцеловала. — Я решила прокатиться сейчас. До жары.
— Я бы могла поехать с тобой, Кэт. Только попозже…
— Ничего. Я ненадолго. А потом поедем еще раз вечером вместе с папой. Я вернусь к завтраку… голодная-преголодная. Ну, пожалуйста!
— Конечно. Как хочешь. Только далеко не забирайся. — Элен улыбнулась. — И не подходи к Хану, хорошо, Кэт? Папа специально просил напомнить тебе.
— Само собой. Я поеду на Гермионе. Бедная старушка! Ей надо поразмяться, а то она толстеет. Я уже давно на ней не ездила. Где я оставила хлыст?
— Там же, где всегда, — на полу. По-моему, Касси убрала его в шкаф с куртками и сапогами…
— Ага!
Кэт остановилась и с улыбкой оглянулась. Она откинула голову быстрым, нетерпеливым, очень для нее характерным движением, и Элен, глядя на ее тоненькую высокую фигурку, на загорелое жизнерадостное лицо, на волосы, которые уже отросли после свирепой стрижки и вновь мягкими волнами падали ей на плечи, внезапно подумала: «Как она красива, моя дочка!»
Кэт выбежала из дома и свернула в сторону конюшни, а Элен следила за ней, испытывая почти болезненный прилив любви.
Когда Кэт скрылась из вида, Элен отнесла вино Кристиану, который действительно уже заснул, и по тихому дому прошла в комнату, которая служила ей кабинетом.
Окна выходили на запад, и в отдалении она различила фигурки Люсьена и Александра, семенящие по траве в сопровождении Касси и няни. Они несли для пикника множество всякой всячины — корзины, коврики, подушки, крикетную биту… Элен с улыбкой принялась раскладывать на столе эскизы новой коллекции Флориана и предварительный анализ возможной цены каждого украшения.
Целый час она работала неторопливо и с удовольствием. А тогда в начале первого зазвонил телефон.
Она взяла трубку, полагая, что это Эдуард. Он как раз должен был добраться до Лондона. Но это был не Эдуард. В трубке пожужжало. Потом наступила дышащая тишина. И вдруг без предупреждения раздался голос Тэда. Он звонил из аэропорта Хитроу.
От удивления Элен онемела. Слова Тэда не доходили до ее сознания.
— А потому я приеду сейчас же. Меня ждет машина. Буду минут через сорок пять. Твой муж там?
— Нет, Тэд. Откуда ты узнал наш номер?
— Кажется, мне его кто-то дал. И адрес тоже. Послушай, я должен увидеть тебя, мне необходимо поговорить с тобой.
— Тэд, можешь все передать через моего адвоката.
— Нет. Не люблю адвокатов. Только гадят. Мне нужно тебя увидеть. Не только из-за этого. Есть кое-что поважнее.
— Тэд, подожди…
— Ты всегда можешь захлопнуть передо мной дверь! Он хихикнул. Элен услышала знакомый ржавый звук на восходящей ноте, потом запищали гудки отбоя. Он повесил трубку. Элен с раздражением положила трубку и выдвинула ящик стола. Там лежал экземпляр сценария, присланного Тэдом. Один экземпляр. Второй экземпляр был у Смит-Кемпа. Париж и Лондон, любовная история — в своем роде: еще раз обработанные Тэдом эпизоды ее жизни. Но она твердо решила, что этот фильм снят не будет. Задвинув ящик, Элен вернулась к работе.
Было время, когда назойливость Тэда так ее расстроила бы, что она не могла бы ни на чем сосредоточиться. Но не теперь. Теперь Эдуард поручил ей курировать эту коллекцию, возложил на нее ответственность за успехи всего ювелирного отдела де Шавиньи. Для нее это главное, даже Тэду не удастся ее отвлечь. Она наклонилась над эскизами и через четверть часа совсем забыла про него.
Потом с другой стороны дома донесся стук копыт. Кэт отправилась на прогулку. Элен подняла голову, улыбнулась и опять вернулась к коллекции Выспянского.
…Кэт сама не знала, когда у нее возникло это решение. Еще в доме? Или когда она вошла в конюшню и посмотрела на кроткую Гермиону — как скучно было ездить на ней! Или когда, колеблясь, не взять ли другую лошадь, она подошла к стойлу Хана, а он заржал, увидев ее поднятую руку. Тогда она слегка его погладила, зная, что он непредсказуем, но Хан ласково фыркнул и ткнул ее бархатистым носом — Хан, вороной жеребец шестнадцати ладоней в холке, самый красивый конь, какого она когда-либо видела… и садиться на которого ей было строжайше запрещено.
Даже тогда она не сознавала, что приняла решение. Просто через секунду она уже принесла седло и сбрую. Он смирно позволил себя оседлать. А когда она вывела его из стойла, шел послушно, как ягненок. Кэт посмотрела на него с сомнением: еще не поздно было передумать. Но день был такой чудесный, и он был такой чудесный, а она знала, что ездит верхом хорошо. Ей представилось, как позже днем она скажет: «Да, кстати, папа, я ездила на Хане…»
Он, наверное, рассердится, но и почувствует к ней уважение. Искушение было слишком велико. Она взобралась в седло, и Хан ей это позволил и даже ухом не повел. Едва Кэт оказалась у него на спине, как ее охватила пьянящая уверенность. Она прижала колени к его бокам и дернула уздечку. Хан послушно прошел шагом через двор, по задней аллее, по проселку и свернул на верховую тропу, уводившую далеко в холмы.
Вокруг не было ни души. В голубом небе — ни облачка, солнечные лучи припекали ей плечи. Хан чутко отзывался на каждое прикосновение. В упоении она перевела его на рысцу, и, как всегда, когда она сидела на лошади, все заботы и тревоги исчезли. Ничто не казалось ужасным — даже то, что наговорила Мари-Терез. Недели, проведенные в этом месте, которое она любила, отодвинули их в прошлое. Да и какое ей дело до Мари-Терез? Мелкая пакостница. И просто повторяла мерзкие сплетни. И в любом случае Мари-Терез она никогда больше не увидит.
Впереди вспорхнул жаворонок и взлетел высоко в небо. Кэт наклонилась и погладила могучую шею Хана, а потом начала вполголоса декламировать поэму Колриджа, откуда было взято его имя.
— «Чертог прекрасный Кубла-Хан велел воздвигнуть в Ксанаду…»
Она очень любила эти стихи, и Хану они как будто нравились. Он насторожил уши и плавно пошел размашистой рысью. Это было так волшебно, что Кэт захотелось кричать во весь голос. Она наклонялась, приподнималась и опускалась в такт его движениям. Хан пошел быстрее.
Ах, если бы отец увидел ее сейчас! Но мысль эта, мелькнув, исчезла: Кэт вдруг уколол страх — впервые за все это время. Хан сменил рысь на галоп и несся быстрее… быстрее… Кэт еще никогда не скакала так стремительно. Сначала она дала ему полную волю, но затем устала и дернула поводья. Это ничего не дало. Наоборот: чем сильнее натягивала она поводья, тем стремительнее несся Хан. Вот тут она испугалась, почувствовала себя до ужаса беззащитной. И Хан уловил ее страх — лошади всегда его чуют.
