Анна Дэвис - Такси!
«Дорогая Кэтрин, прости, что я вторгаюсь в твою жизнь, но я подумал, что ты должна знать: я заказал в церкви заупокойную службу по твоей матери…»
Скомкать письмо. На пол его. Нечего голосу этого козла у меня в голове делать… Звон… Громкий трезвон… Красный мобильник! Что за… Джонни? Нажать кнопку.
— Кэтрин, где ты?
— Крэйг?
— Я волнуюсь за тебя, Кэтрин. Где ты?
— А хрен его знает!
— Кэтрин, ты что, за рулем?
— Отсохни, Моргун.
— Слушай, давай ты сейчас потихоньку припаркуешься, хорошо? Я за тобой подъеду.
— А я не хочу, чтобы ты за мной подъезжал. Отвали!
— Хорошо, хорошо. Не волнуйся, ладно? Все нормально…
— И не говори со мной, на хер, как со слабоумной!
— Извини, Кэтрин. Извини. Скажи, там, где ты сейчас едешь, разрешено останавливаться? Ты можешь сделать мне одолжение и просто притормозить?..
— Я тебе никаких одолжений делать не собираюсь.
— Да, я знаю. Я… Послушай… Судя по голосу, ты много выпила. Ты можешь кого-нибудь покалечить…
— Плевать.
— Кэтрин, у тебя был шок, и ты не в себе.
Я судорожно сглотнула. Что-то поднималось во мне. Что-то, что слишком долго таилось.
— В какой части Лондона ты находишься? Хоть это ты мне можешь сказать?
— Запад. Белые дома. Деревья. Дома белые…
Чокнуться можно. Прямые линии, углы, снова прямые линии, и ни одна ни с чем не связана. Я же на этой дороге уже была, точно. И машину эту несколько минут назад видела… Я будто крыса в лабиринте. Лабиринт… Боже, руль какой скользкий.
— Я не могу дышать, Крэйг. Я не могу… дышать…
— Кэтрин, ты видишь какой-нибудь указатель? Вывеску? Паб, ресторан — что-нибудь?!
— «Дан…» «Дансейни» какое-то.
— Хорошо. Теперь паркуйся. Все хорошо.
Ничего не хорошо. Все поднималось и поднималось. Клубилось вокруг меня, как когда-то — вокруг моей матери.
— Катерина? Скажи что-нибудь!
Такси — черное и большое — ехало прямо на меня… В голове отдавался гудок. Крутанув руль, я ушла от лобового удара, но появилось что-то другое… Цвет. Проклятый цвет, которому нет названия.
Он был везде.
МОРСКАЯ ЗВЕЗДА
1
— Я не чувствую, что я — это я.
— Ты о чем? — В голосе Винни тревога. Но тревожиться ей было не о чем.
— Я имею в виду — я не такая, как прежде.
Таксофон загудел, и я, прижав трубку подбородком к плечу, свободной рукой полезла в карман халата за очередным двадцатипенсовиком. Неудачный маневр. Будто задела что-то под своими сломанными ребрами, и место, где в груди была вшита трубка, обожгло болью. Я качнулась и вцепилась в костыль, зажатый слева под мышкой. Иначе не удержать бутылку, присоединенную к вшитой трубке. Ухитрившись наконец встать прямо, я засунула монетку в щель.
— Не такая хорошая или не такая плохая? Кэтрин, ты здесь?
— А, ч-черт… Да, здесь, извини, Вин.
— Ты в порядке?
— Конечно. — Я вытерла пот со лба.
По серому коридору шла доктор Дженнингс с молодым чернокожим санитаром; их подошвы шлепали по синтетическому полу. Застукав меня у таксофона, докторша нахмурилась, взор ее означал: «Почему не в постели?» А потом она неожиданно улыбнулась и пошла дальше. Страшила Джули, баба средних лет, с квадратной мордой, моя соседка по палате, ковыляла в туалет, путаясь в полах байкового халата. Я повернулась к ней спиной и уставилась на плакат про обследование груди.
— Извини, Вин, что ты сказала?
— Я спрашиваю — какая «не такая», плохая или хорошая?
— Не знаю… Я больше не чувствую себя испуганной. И не понимаю, чего пугалась прежде… Хотя чего-то пугалась. Понятно?
— М-м… — Винни старалась это переварить. Ни хрена не понятно — даже мне самой.
— Дело в том, Кэт, что ты посмотрела смерти в глаза. Посмотрела — и все же ты здесь. Потому ты и чувствуешь себя другой. Логично, да? Я тут читала одну книжку, так вот: те, кто был…
— Ладно, Вин, ты-то как?
— Я? А, спасибо, с тех пор как вынули эту трубку — намного лучше. Кэт, а ведь в этом есть и смешная сторона: обе валяемся по больницам, из обеих трубки торчат!
— Оборжаться.
Мне подфартило: пневмоторакс (так называется, когда пробито легкое), среднее сотрясеньице башки плюс шишка размером с мячик для гольфа, пара сломанных ребер, порезы, мерзкий ушиб на левом колене и морда как баклажан. Коктейль тот еще, и очень больно, и все же я знаю, что мне повезло.
— Я завязала с курением, — сообщила Винни.
— Еще бы.
Хорошо мы, наверное, смотримся. Я балансирую в больничном рубище у таксофона и кидаю туда монетку за монеткой, а Винни разговаривает лежа в кровати. Обе хилые, как старухи, обе шаркаем шлепанцами и сипим тоненькими голосами.
— Нет, действительно, — сказала Винни. — Пол, кстати, говорил, что ты заходила. Спасибо, Кэтрин.
— Заткнись, а? Это все, что я сделала. Я бы тебя проведала, если бы не вляпалась… Но знаешь, Вин, меня, возможно, через несколько дней выпишут. Я тебя навещу. Принесу виноград.
— Вообще-то, Кэт, меня выписывают завтра, так что это я к тебе заскочу.
Я всего-то хихикнула — и это чуть не отправило меня на тот свет.
— Вечно ты со мной нянчишься. Ладно, подруга, выкладывай очередную мудрость. Мудрость мне сейчас до зарезу нужна.
Пауза. Я услышала вздох Винни. От телефонной трубки несло гнилью. Так пахнет дыхание больных людей. Мои деньги тикали и тикали…
— Что ты собираешься делать? — спросила в конце концов Винни.
Бип-бип-бип — я старалась затолкать в щель последнюю монетку. Она выскочила снизу. Я наклонилась, подобрала, поплевала на нее и снова запихала в щель. И взвыла — поскольку задела вшитую трубку и потревожила ребра. Трюк, однако, удался: автомат монетку принял. Это мама научила меня такому приему.
— Так что ты будешь делать? — настойчиво спросила Винни.
— А я знаю? Я не могу загадывать дальше чем на несколько дней. Просто живу и жду, когда из меня эту гребаную дрянь выкачают.
Старая леди, шествовавшая мимо на костылях, пронзила меня злобным взглядом. Будь у меня свободный палец — показала бы ей.
— Кто-нибудь из них заходил?
— Из них? Ты имеешь в виду… Нет, конечно. С ними всё. Со всеми. Кроме Джонни, может быть… Нет, я видела только Кева.
— Что? Ты о Большом Кеве? Из «Крокодила»? — Винни явно обалдела.
— Ага. О нем самом. Я ему позвонила, и он съездил ко мне домой. Привез кое-что из вещей. Знаешь, Вин, за последние пару дней я поняла кое-что важное о своей жизни.
— И что же?
— У меня ее нет.
