Мари Кирэйли - В плену теней
Джо знает кое-какие психиатрические термины, но не понимает, как врач может верить, что Линна – истеричка, что ее состояние нестабильно из-за пережитого горя. Он не понимает, из-за чего у нее вообще мог произойти срыв и почему ее нужно пичкать седативами. Все это он излагает врачу.
– Она пережила страшную утрату.
– Утрату! – Если бы врач не говорил так серьезно, Джо рассмеялся бы. – Анри де Ну был сукиным сыном и садистом. Она нисколько не огорчена его смертью. Если уж на то пошло, она рада, что его наконец не стало.
Джо ожидал, что сказанное им шокирует доктора, но тот лишь отвечает:
– И как вы думаете, что она должна чувствовать, живя с такими мыслями?
– Облегчение.
– Думаю, мне нужно будет вскоре снова навестить ее.
– Это она сама решит.
– Несколько дней за ней нужно постоянно присматривать.
– Я отпрошусь с работы. – Черт возьми, он действительно так и сделает, пусть даже в результате потеряет место. В противном случае, вернувшись однажды домой, он увидит, что она снова ушла, опоенная братом или увлеченная призраком отца.
Если бы Линна полностью пришла в себя, она могла бы понять, о чем Джо говорит по телефону. Но оглушенная транквилизаторами и полусонная, она лишь слышит его голос, который ее успокаивает. Его присутствие придало ей достаточно сил, чтобы сесть, подложив под спину подушки.
– Дай мне щетку для волос, – просит она Луи.
Не обращая внимания на ее просьбу, тот приближается.
– Наклонись вперед. – Он начинает пальцами расчесывать ее локоны.
Вернувшийся Джо останавливается в дверях: как всегда, когда он видит Линну и Луи вместе, ему становится не по себе.
– Вы оба можете остаться здесь, если хотите, – предлагает Луи.
Она берет его руку. Он чувствует, как ей жаль, но она не может сказать ничего другого, кроме: «Я не могу».
Джо подходит слишком быстро, как ей кажется, будто ее любовь к нему и к брату нужно взвешивать на весах, измерять, делить поровну, но ведь это совсем разные чувства. Джо был единственным ребенком в семье. Как он может понять, что связывает брата и сестру, тем более двойняшек.
– Я отвезу ее к ней на квартиру. В конце концов, она живет не здесь, – говорит Джо.
– Прости, Луи, – шепчет Линна, крепко обнимая брата, и ощущает, как он что-то чертит пальцами у нее на затылке.
Это заклинание, чтобы дорогой тебе человек не ушел. Она сама его научила. Неужели Луи думает, что на нее оно подействует?
– Если вы выйдете, я оденусь, – говорит она, откидывая одеяло, и встает.
– Тебе снилась мама? – спрашивает Луи, перед тем как выйти.
– Кажется, всего один миг, – грустно отвечает она.
Хотя Джо и Луи всего лишь вышли за дверь, от стен сразу же начинает исходить зловещий дух. Сняв рубашку и протянув руку к брюкам, Линна слышит музыку – что-то из Баха или кого-то из его современников, – отрывистый клавесин и певучая флейта. Мелодия напоминает ей о том времени, когда она была девочкой и мама читала ей, прося переворачивать страницы, а в комнате тихо звучала музыка, похожая на эту.
Позднее, когда книга оказывалась прочитанной и занимала свое место в ряду других в старинном шкафу, стоявшем в холле, Линна подходила к фонографу и увеличивала звук. Музыка поглощала их обеих, у Линны на глаза наворачивались слезы, горло перехватывало.
– Под эту мелодию люди танцевали в огромных залах с мраморным полом. Женщины тогда носили высокие напудренные парики разных оттенков серебристого или персикового цвета и платья с глубоким декольте. – Мама показывала, до какой степени были открыты те платья, проводя ребром ладони по груди Линны чуть выше сосков. – Вот до сих пор.
– Но это же неприлично, – говорила бывало Линна.
– Не неприлично, а стильно. Очень красиво.
Музыка звучит все громче. Темные обои, кажется, приходят в движение. Рисунок на них колышется.
– Неужели ты можешь меня оставить? – звучит мамин голос, приближаясь, наполняя Линну чувством вины.
– Я должна! – шепчет судорожно Линна, заливаясь слезами и теряя контроль над собой.
– Останься.
У Линны подкашиваются ноги. Она падает, и мужчины, услышав стук, врываются в комнату.
– Что с тобой? – спрашивает Луи, а Джо, привыкший прежде действовать, потом говорить, поднимает ее и кладет на кровать, прикрывая обнаженную грудь одеялом.
– Ты по-прежнему хочешь уйти? – спрашивает он.
Она переводит взгляд с него на Луи – о, какая мука застыла в глазах брата оттого, что она покидает его так поспешно, явно больная. Он думает, они станут менее близки, если их будет разделять расстояние.
Объясни спокойно, сказала бы мама. Медленно. Заставь его понять.
– Не сегодня, если ты со мной останешься, – отвечает она, беря Джо за руку.
– Я останусь, – обещает он.
– А как насчет полисмена, который приехал с вами? – спрашивает Луи.
– Эд! Я совсем забыл о нем. Сейчас спущусь и все ему объясню.
– Ты тоже иди, Луи, – говорит Линна. – Оставьте меня ненадолго одну.
Она лежит в постели еще какое-то время, несомненно, достаточное, чтобы полицейский ушел, потом отбрасывает одеяло. Каких бы усилий ей это ни стоило, она больше не хочет чувствовать себя инвалидом.
Решение принято, и голова почти перестает кружиться. Она медленно одевается, осторожно держась за перила, спускается вниз. Стены и лестница плывут перед глазами. Хорошо, что она знает, как держаться на ногах в пьяном виде, думает Линна. Это почти то же самое.
Луи и Джо стоят в передней. Луи объясняет Джо ее состояние. Она задерживается в дверях, прислушиваясь.
– В нашей жизни образовался вакуум, – говорит Луи. – Великий негодяй ушел. И пустота угнетает.
– Если Люцифер умер, есть ли смысл жить Богу? – подхватывает Линна, присоединяясь к ним. Она приказывает ногам ступать твердо, и ее шаг действительно становится уверенным. – Налей мне джина с тоником и перестань смотреть на меня с таким удивлением, дорогой братец. В нашей жизни, вероятно, и впрямь образовался вакуум, но это должно стать поводом для радости, ты не думаешь?
Она плюхается в кресло и взмахивает руками, чтобы падение выглядело как веселая шутка, а не как следствие слабости, спазма, стиснувшего ее мозг и быстро распространяющегося по всему телу.
Луи передает ей стакан. Джин разбавлен слабо, как она любит. Очевидно, Луи принял ее слова как руководство к действию.
В этом доме совсем нечего делать – час медленно тянется за часом, скоро и день закончится. Все трое пьют гораздо больше, чем обычно, но это не приносит веселья и не снимает напряжения, сковывающего их. В лучшем случае – притупляет остроту нервного возбуждения.
Завтра она обязательно уйдет отсюда, даже если мама вместе со всеми своими предками явится ей и будет умолять остаться.
