Полина Поплавская - Кошка души моей
Прямо с вокзала, оставив вещи в камере хранения, Пат заказала билет до Нью-Йорка и, минуя все красоты Женевы или, как чаще здесь называли этот город, Генфа, отправилась искать какую-нибудь клинику нервных болезней. Но ни один прохожий не мог ответить на ее вопрос, а некоторые даже смотрели на Пат с подозрением. Тогда она стала спрашивать телецентр, и уже через час, в соответствии с неписанными правилами телевизионщиков всего мира, у нее в кармане рядом с прощальной запиской Милоша лежала карточка из дорогого бристольского картона, на которой не менее дорогим пером редакторши женевских новостей было выведено: «Профессор Руфь М. Вирц. Кафедра психоанализа и бихевиористской терапии. Факультет психологии. Университет Женевы».
Было около двух часов дня, и Пат решила сначала пообедать в известном кафе «Ландольт», расположенном напротив университета и манившем своими широкими зеркальными рамами, врезанными в темно-золотистую оправу стен.
Что скажет она Руфи сегодня, снова придя просить? И просить уже не о мертвом – о живом. А старуха может ревниво хранить секрет… Впрочем, ее может вообще не быть в данный момент на месте. В конце концов, все это может оказаться какой-нибудь врачебной тайной, раскрывать которую ей, приезжей американке, никто не станет. Для храбрости Пат заказала себе двойной дайкири и, выпив его залпом под удивленные взгляды церемонной пожилой пары за соседним столиком, решительным шагом вышла из кафе.
Но профессор Руфь Вирц находилась здесь, в университете. Сейчас она вела заседание ученого совета, и Пат попросили подождать в приемной. Сев в низкое кресло, отчего колени ее ушли высоко вверх, она порадовалась, что сообразила надеть в дорогу не любимые ею джинсы, а дорогую обувь и строгий костюм. Маленькая приемная, несмотря на свои размеры, поразила Пат неким аристократизмом, причем аристократизмом старинным и женским, тем, который дается с рождения, а не прививается образованием и деньгами: никаких украшательств, темная, тисненая кожа, махогани и светлым акцентом – старое мейсенское блюдо для визиток. Пат машинально перебирала твердые глянцевитые карточки, как вдруг среди них мелькнула четвертушка все того же листочка в клетку. И она не смогла удержаться при виде этих наивных округлых букв…
«Руфь, я приехал, мне очень надо тебя увидеть. Милош».
В глазах Пат потемнело. Он здесь, он, может быть, совсем рядом, в каком-нибудь университетском садике или бистро… Возможно, через несколько минут она снова увидит его и, наплевав на все и всех, обовьет руками его руки, прижмется ногами к его длинным мускулистым ногам… Тягучая истома стала медленно подниматься в ней, причиняя почти физическую боль…
– Вы ко мне? – Густой, богатый голос возвращал ее к реальности.
Пат вскинула голову и, пожалуй, первый раз в жизни поразилась красоте старости. Руфь стояла на пороге приемной в длинном, но открывавшем сухие породистые лодыжки, платье, которое разрезала сверху вниз, как зияющая рана, узкая серебристо-пурпурная полоса. Почти совсем седые тонкие волосы пышной короной обрамляли узкое лицо цвета старого пергамента с полуприкрытыми тяжелыми глазами. Лишь на мгновение блеснули они сталью при виде Пат, и темные губы раздвинулись в холодной улыбке.
– Я ждала вас. – Улыбка стала явственней. – Пройдемте.
Руфь пропустила Пат перед собой и беззвучно закрыла двери кабинета, обставленного с тем же изяществом и простотой.
– Не предлагаю вам сесть, ибо не вижу в этом необходимости. Я знала, что вы придете, правда, полагала, что это случится немного раньше. Это мой просчет: я недооценила силу вашего увлечения и, честно признаться, физические способности Милоша тоже.
Пат стояла, бледнея, снова чувствуя себя той, двадцатидвухлетней… Но, на сей раз, она решила дослушать до конца все, что бы ей ни предстояло услышать.
– Ведь я предупреждала вас, милая девочка, предупреждала уже во второй раз. Но вы снова возомнили себя свободной хозяйкой своей души и тела. А самонадеянность – опасная черта. Что ж, сегодня я скажу вам больше. Я уже давно видела, что мальчик тяготится своей невинностью. Если бы мне было лет на десять поменьше, я, не задумываясь, сама открыла бы ему мир подлинно свободного тела, но, увы. И когда я увидела на кладбище вас, то подумала: почему бы и нет? Вы прекрасно подходили для этой роли: разведенная сорокалетняя женщина, не очень-то избалованная телесными радостями, но уверовавшая в свою телесную власть. Милош довольно-таки восторженно рассказывал мне о вашей встрече в поезде, и кинуть еще несколько поленьев в это готовое разгореться пламя было делом нетрудным.
Пат упрямо смотрела в какую-то точку, не видя ее и не шевелясь ни единым мускулом, ибо знала – стоит ей хотя бы одним движением отпустить собранную в кулак волю, она закричит, ударит это чудовищное существо или просто потеряет сознание.
– И Милош, как я вижу, не ударил лицом в грязь. Но не волнуйтесь: больше подобная близость вам не грозит, Милош никогда не допустит физических отношений с женой своего отца, пусть и бывшей, но все-таки – с женщиной, открывавшей тому свое лоно. Если бы мальчик не узнал вашу фамилию случайно, как я понимаю, я все равно сумела бы поставить его в известность. Для него плотского урока на первый раз достаточно. Я даже хочу выразить вам свою признательность: судя по всему, вы оказались учителем не из худших. Впрочем, мой сын не страдал дурным вкусом. – Руфь легонько постукивала пальцами, сплошь, как чешуей, унизанными старинными кольцами без камней, и по комнате беспрерывно плыл тонкий звенящий звук – или это предобморочно звенело в голове у Пат? – Но вы, насколько я могу предполагать, явились сюда, разумеется, не выслушивать мои откровения и даже, вероятно, не для того, чтобы попытаться вернуть Милоша. Вас ведь интересует то, почему я, ученый с мировым именем, вдруг приняла такое живейшее участие в судьбе нищего сербского мальчика и его полупомешанной матери. Я откроюсь вам и в этом. Милош, как вы уже догадались, сын Стива, а Стив был единственным мужчиной, которого я любила душой. Увы, он же единственную меня любил телом, ибо именно я еще давным-давно, когда вы ходили в школу, открыла ему эту бездонную пропасть, называемую сладострастием. И потому он неизбежно возвращался ко мне после всех своих женщин. В том числе и после вас, моя милая, а именно – тогда, когда вы, родив этого никому не нужного младенца, наслаждались избавлением от бремени. После он привозил показывать и девочку – ничего не могу сказать, ребенок прелестный и весьма похож на Мэтью в детстве – привозил, конечно же, надеясь и на многое другое. Но… – тут пальцы Руфи перестали звенеть и серебряной рыбкой мертво легли на стол, – у плоти свои законы. А вам напоследок я все же дам совет: не тягайтесь больше с мужчинами телом, вы сделаны не из того теста. И забудьте Милоша.
