Патрик Санчес - Привет, красотка!
— Да, мама, белка из мультфильма — закоренелая лесбиянка. Протеста Джерри Фолуэла[74] следует ожидать со дня на день.
— Нечего умничать, — не оценила Дорис сарказма дочери.
— Незачем спрашивать, — не осталась Руби в долгу.
— Я не стану смотреть на белку-лесбиянку, — возмутилась почтенная леди и переключила канал. Пощелкав кнопкой дистанционного управления, она остановилась на рекламе, где Лорен Хаттон рассказывала о необходимости гормональной терапии в период менопаузы.
— Боже милостивый! Говорить по телевизору о возрастных изменениях! В мое время ее бы отволокли в лес и пристрелили, — возмутилась Дорис. — Ты ведь не принимаешь гормонов, Руби?
— Мама, мне тридцать два!
— Но я читала, что у полных женщин кли… возрастные изменения наступают раньше.
— Да ради Бога, — отмахнулась Руби. Она была в отличном настроении и решила не позволять Дорис портить ей кровь. Правда, она очень устала: сегодня эмоции сменяли друг друга с невероятной быстротой. Жалкая развалина, получившая отставку от Престона, вновь преисполнилась надежд и сладких предчувствий после приглашения Алана… — Девочки дома?
— Ванды не слышно, а Симона у себя блюет.
— Что?!
— То самое. Сейчас почти шесть часов, это ее обычное время, — сообщила Дорис, словно говорила о распродаже «Тайда» в «Сейфуэе».
— Как — обычное время? О чем ты говоришь? — Руби настолько поглотили собственные переживания, новая одежда, прическа и Престон с Аланом, что она совершенно забыла о тайнике Симоны, набитом сластями и всякой калорийной дрянью.
— Она обычно блюет в шесть часов, — повторила Дорис, словно говорила о чем-то само собой разумеющемся. — А как иначе, по-твоему, ей оставаться стройной?
— И давно ты об этом знаешь? — зловеще спросила Руби.
— Ну, уже некоторое время.
— Почему же ты молчишь?
— Не в моем характере лезть в такие дела. Кроне того, ее метод действует. Погляди, как прекрасно она выглядит.
Руби словно обожгло: Дорис искренне верит, что издевательство Симоны над своим организмом нормально и правильно, раз позволяет оставаться стройной. Чудо, что она ни разу не предложила родной дочери после еды сразу совать два пальца в рот.
— Нет! — вырвалось у Руби.
— Что — нет?
— Так не пойдет.
— Что не пойдет?
— То, что делает Симона. Это может ее убить. Неужели ради этого стоит умирать, мама?
— Что с тобой, Руби? Ради чего стоит умирать?
— Ради стройного тела?
— Конечно, нет, — ответила Дорис.
— Вот как? Зато можно изводить меня всю жизнь, желая переделать?
— О чем ты говоришь? Ты что, приняла наркотики? — удивилась Дорис внезапной резкости дочери.
— Говорю о моей жизни, о том, что ты тридцать два года шпыняешь меня из-за веса и аппетита.
— Я не шпыняю, а стараюсь помочь. Я хочу, чтобы ты была счастлива.
— Мама, а ты не думала… Тебе не приходило в голову, что можно быть полной и при этом жить счастливо?
Дорис минуту молчала, обдумывая вопрос.
— А я считаю, что можно, мама, — продолжила Руби. — Все больше и больше я в это верю, и ты мне очень поможешь, если раз и навсегда отвяжешься с похуданием и примешь меня такой, какая я есть.
Дорис несколько секунд пристально смотрела на дочь.
— Руби, я всегда тебя принимала… Всегда любила тебя такой, какая ты есть. Я всегда хотела, чтобы у тебя все было хорошо. Лишний вес сильно мешает в жизни и…
— Это если позволять полноте затруднять жизнь.
Дорис снова промолчала.
— Я знаю, ты стараешься помочь, но посмотри на меня, мама! Ты с детства на меня наседаешь, но взгляни, я по-прежнему толстая!
Дорис покорно посмотрела на нее.
— Я знаю, знаю, — сказала она неожиданно виновато. Руби поняла, что каждый взгляд, брошенный Дорис на дочь, убеждает ее в том, что она плохая мать, раз не в состоянии обеспечить единственной дочке счастливую жизнь стройной женщины.
— Ты хорошая мать, — сказала Руби.
— Что?
— Ты хорошая мать. Не твоя вина, что я полная. Твоя задача в жизни заключается вовсе не в том, чтобы добиться от меня похудания. Разве ты не устала, мама? Я — очень. Мне смертельно надоело пытаться влезть в рамки, которые мне тесны. Придется тебе с этим смириться.
Пристыженное и огорченное выражение медленно исчезало с лица Дорис, сменяясь интересом и пониманием, словно она впервые осознала, что позиция Руби не лишена смысла.
— Я постараюсь, дочка.
— Надеюсь, — съязвила Руби, но тут же добавила серьезно: — Я очень надеюсь.
Поднимаясь на второй этаж, девушка думала о нелепости сложившейся ситуации. Полмира голодает, а пресыщенные американцы из кожи вон лезут, добиваясь вожделенной худобы. Миллионы детей ложатся спать голодными, а Дорис всю жизнь запрещала Руби есть слишком много. Какой телеканал ни включи, наткнешься на рекламу средств для похудания. Одни глотают опасные для здоровья пилюли, другие, как Симона, вызывают у себя рвоту… Сумасшествие, форменное безумие!
Поднявшись наверх, Руби постучалась к Симоне.
— Да? — отозвалась та.
— Это я, — сказала Руби. — Можно войти?
Симона открыла дверь.
— Привет, — с улыбкой поздоровалась телезвезда. — Что случилось?
— Э-э… Ничего. Как дела?
— Хорошо. Как раз собираюсь на работу.
— О'кей, я тебя не задержу, я лишь хотела…
— Что?
— Симона, я все знаю, — решилась Руби, желая побыстрее со всем покончить.
— О чем?
— О выдвижном ящике и его содержимом.
— Что?! — спросила Симона с неожиданным смущением и страхом.
— Ты поняла, о чем я говорю. Извини, это не мое дело, но тебе нужна помощь.
— Не глупи, какая помощь! — Симона пыталась разыграть недоумение.
— Все в порядке, стыдиться нечего, но так продолжать нельзя.
— Продолжать? Я ничего такого не делаю, — ответила Симона, пряча глаза.
— Ты объедаешься, а затем вызываешь рвоту. От этого, между прочим, можно умереть.
— Чепуха, — с горячностью возразила та.
— Нет, Симона, это не чепуха.
Симона опустилась на кровать.
— Как ты узнала? — спросила она, глядя в пол.
Руби села рядом.
— Ну, ты же понимаешь, Дорис до всего есть дело.
Естественно, Руби не рассказала, как неделю назад азартно шарила по комнате Симоны.
— Ничего особенного, так я контролирую вес. К тому же я это делаю очень редко.
— Симона, ты же образованная женщина и не можешь не понимать, насколько это опасно для здоровья.
— Конечно, конечно, Руби, но я поступаю так очень редко. Не такое уж большое дело. Совершенно не о чем волноваться!
