Наталия Терентьева - Знак неравенства
Она пришла сразу. Стояла, опустив руки, в широком коричневом плаще с большими пластмассовыми пуговицами и смотрела на него, чуть улыбаясь. Денис никак не мог посмотреть, что же там у нее, под плащом. Хотя и знал все наизусть. «Сними, пожалуйста, свой плащ или хотя бы расстегни», — попросил он. Она покачала головой и чуть повернулась.
И он вдруг увидел, что у нее высокий, круглый живот, такой, с каким он ее так никогда и не увидел. Он ни разу не потрогал этот живот. Он знал, что ему будет очень страшно, но ему так хотелось положить на него руку и самому найти, услышать это второе сердце, которое бьется сейчас в ней. Он протянул руку, она взяла ее в свою, подошла к нему совсем близко и наступила ему ногой на грудную клетку. Свободной рукой Денис хотел погладить такую родную, тонкую, нежную щиколотку и вдруг увидел, что она надела его любимые замшевые туфли абрикосового цвета на высоком каблуке.
— Ты что! Нельзя! Упадешь! — со страхом говорил он, а она, тихонько смеясь, наступала ему на грудь все сильнее и сильнее, пока острый каблук не вошел ему в тело почти до самого основания. Ему было больно, нестерпимо больно, но он крепко держал эту щиколотку, не отпуская, лишь бы здесь, рядом, в нем, была сейчас она, со своим страшным, беспомощным, огромным животом…
Он проспал, наверное, часов шесть. Когда он проснулся и попытался приподняться, то почувствовал сильную поперечную боль в груди, как будто кто-то ударил его ребром ладони, проломив ему грудину. Он лег обратно и помассировал сердце. Во рту было сухо и горько, перед глазами летали знакомые разноцветные мушки. Нормально. Все нормально.
Денис кое-как встал, умылся, с ужасом глядя на себя в зеркало, прополоскал рот и, набрав побольше воздуха, сунул голову под ледяную воду и долго держал ее так, чувствуя, как постепенно голова становится легкой и отпускает тупая боль в затылке. Найдя в шкафчике сердечные капли, он с сомнением налил себе на дно стакана остро пахнущей жидкости и выпил, долив воды из-под крана. Подобрал с пола журнал, чуть морщась, запихнул его поглубже в выемку за высокий шкаф.
Он вышел в коридор. В доме было непривычно тихо. Интересно, остался ли кто-то из гостей ночевать… А впрочем, неинтересно. Главное, чтобы не высунулась из своей двери Жанка и не проорала что-нибудь хамское. Впрочем, и это не главное. Он подошел к двери в спальню жены и осторожно нажал на ручку. Дверь, конечно, была заперта. Ну и хорошо. Денис облегченно выдохнул. Ну и слава богу — нашему, не нашему и всем Харям Кришнам, вместе взятым.
Денис быстро зашел к себе в комнату, сбросил рубашку, от которой подозрительно несло вчерашним праздником, натянул легкий свитер. Огляделся. И усмехнулся собственным мыслям. Как хорошо, когда у тебя нигде ничего нет. Пусто и легко.
На цыпочках Денис спустился на первый этаж, стараясь, чтобы не скрипели ступени, вышел во двор, захлопнув входную дверь с автоматическим замком.
На улице он невольно взглянул на небо и кромку леса за забором. Чудесное летнее раннее утро, сейчас бы радоваться, и смеяться, и сесть вместе завтракать, и… и… И опять наматывать круги — вранья, сомнений… Оттуда — сюда, отсюда — туда… И опять к тому же месту, откуда убежали много лет назад.
Денис шел по саду с ровно подстриженными кустами. Газон, прошлым летом привезенный в больших рулонах, прижился не везде и теперь местами желтел сухими проплешинами. Невысокие, недавно посаженные сосенки скромно стояли рядом с большими елями, оставшимися от вырубленного под коттеджные участки леса. Оксане так хотелось, чтобы их сад — ее сад — казался старым и аристократическим. Она даже скамейки купила специально состаренные, в популярном стиле «мебель моей бабушки», с как будто облупившейся краской, выщербленными досками.
Денис вышел на большую площадку, выложенную камнем, где стояли машины. Его шаги громко раздались в утренней тишине. Тут же проснулись и с лаем подбежали к нему два сторожевых ротвейлера. Денис подошел к новой ярко-вишневой «хонде», достал ключ и посмотрел на внимательно следящих за ним собак. Он был почти уверен — если сейчас он обернется, то увидит, как в окне второго этажа, отодвинув плотную штору, стоит заспанная Оксана и смотрит ему в спину.
— Вот расщедрилась наша мамочка, а? Да уж… расстаралась…
Он попробовал включить-выключить блокировку дверей. Сигнализация смешно тренькнула. Собаки тут же заворчали.
— Да ладно… уж вы меня запугали…
Он сел в машину. К рулю была прикреплена записка: «Да простит тебя милосердный Господь. И да пошлет он тебе раскаяние. Твоя жена, Оксана Турчанец». Денис аккуратно сложил записку и, держа ее в руке, взглянул на окна. Они были плотно, без единой щелочки, зашторены. Он посидел в машине, прислушиваясь к булькающей внутри пустоте. Желудок его был пуст настолько, что он ощущал свою пересохшую слизистую от глотки до тонких кишок.
Он завел машину, покрутил радио, надеясь послушать какие-нибудь умиротворяющие спортивные новости, которые всегда были для него сродни бутылке пива — вот вроде отвлекся, послушал и забыл, о чем думал до того. Но сейчас, видимо, было слишком рано для новостей. Два ведущих, перебивая друг друга, отчаянно силились быть остроумными и свободными. Молодой человек говорил слова с оттяжкой, как будто отсидел лет пять… А девушка хохотала хриплым голосом и все пыталась вспомнить главное слово в матерной поговорке. Интересно, успели ли они увидеть, какое тихое, ясное утро сегодня, пока мчались на эфир.
Денис выключил радио. Посидел, послушал, как ровно и спокойно задышала такая симпатичная «хонда», которую вчера утром ему подкатили под окно. Венчальный подарок Оксаны. Денис снова развернул записку, перечитал ее, кивнул.
— Все правильно, мамочка. Все ты правильно говоришь. И сад у тебя почти княжеский… или графский… Спасибо, жена моя Оксана. — Он задумчиво посмотрел на окна Оксаны, где все так же ровно были задернуты темно-зеленые шторы.
Денис выключил зажигание, вышел из машины, нажал на кнопку брелока, запирающего дверь. Свистнул ротвейлеру:
— Граф!
К нему тут же подбежали две собаки, одна чуть быстрее.
— А ты разве Граф, не Графиня? — Он присмотрелся к собачьим признакам пола. — А, ну да… Извини…
Он прикрепил псу ключи от машины на строгий ошейник, попытался потрепать по морде, но тот увернулся. Денис потянулся, покряхтывая:
— Э-эх! Отдашь, брат, это нашей маме. Может, еще для чего ей сгодишься. — Ротвейлер посмотрел на него злыми сонными глазами и дернулся. Денис убрал руку. — Ну, прости, милый, если что не то сказал. Обидел если зря твою чистую собачью душу. У тебя ж своя мамочка есть, вон как злобно на меня сразу зыркнула. Ну, пока, товарищи мои собаки.
