Даниэла Стил - Калейдоскоп
Да, хорошо, что они расстались. Джон даже рассмеялся.
— Ты всегда была чертовски прямолинейной. Знаешь, Эл, расследуя это дело, я познакомился в Париже с одной сногсшибательной женщиной. — Элоиза поднятием бровей выразила интерес. — Она замужем за французским бароном и, разумеется, недоступна.
— Все лучше, чем балеринка.
— Да, эта женщина живет полной жизнью. Глупо с моей стороны, но я очарован!
— Ты еще встретишь свою суженую, Джон. Просто держись подальше от творческих натур. Из них получаются никудышные жены, уж я-то знаю!
Она печально улыбнулась и, прежде чем выйти из-за стола, чмокнула его в щеку.
— Ты слишком строга к себе. Просто мы были молоды и неопытны.
— И ты был неотразим.
Элоиза остановилась, чтобы поздороваться с шеф-редактором. Потом они вместе вышли на яркое солнце. Джон пожелал ей удачи с новой книгой, поймал для нее такси, а сам отправился в свой офис на Пятьдесят седьмой Восточной улице.
Здесь его ждал приятный сюрприз. Один из его помощников разыскал Абрамсов в Сан-Франциско.
— Да что ты говоришь?
Джон весь сиял. Где только они не искали Дэвида, а, отступившись, неожиданно нашли Ребекку! Как выяснилось, в начале шестидесятых годов Абрамсы уехали на юг, чтобы принять участие в марше Мартина Лютера Кинга за гражданские права негров. За свои убеждения они не раз попадали за решетку. Бесплатно оказывали юридическую помощь борцам за равноправие в штатах Джорджия, Луизиана и Миссисипи. Добрались до Атланты. В восемьдесят первом вернулись в Калифорнию. Дэвид после тяжелой операции вышел на пенсию, а Ребекка продолжала защищать феминисток на процессах в Сан-Франциско.
Помощник Джона им ничего не объяснял: на этот случай ему были даны строгие указания.
Джон попросил секретаршу договориться о встрече с Абрамсами и собирался на следующий день вылететь в Калифорнию. Саша по-прежнему была на гастролях. А Джону предстояло еще одно дело…
В четыре часа он ушел с работы и на такси доехал до телестудии. Помахал в дверях полицейским значком и удостоверением, и его тотчас пропустили. Он поднялся на лифте до нужного этажа и из приемной по местному телефону позвонил в офис Хилари Уолкер. Секретарша сказала, что Хилари занята.
— У себя или наверху? — небрежно, как свой человек, осведомился Джон.
— У себя. С мистером Бейкером.
— Когда примерно она освободится?
— Сказала, что не позднее полшестого ей нужно уходить.
— Благодарю. — Чепмен повесил трубку.
Секретарша так и не поняла, кто звонил. Но это был явно кто-то, кто хорошо знал Хилари — возможно, из высокого начальства.
Джон караулил в офисе Хилари. Ровно в пять пятнадцать она вышла. Он сразу ее узнал — еще до того, как секретарша пролепетала: «До свидания, мисс Уолкер». Хилари ограничилась кивком. Она шла, не обращая ни на кого внимания. Джон проследовал за нею в лифт и совершенно ошалел от ее близости. Ему был виден каждый черный волосок в ее прическе. Изящные руки. Стройная шея. Он вдыхал тонкий аромат ее духов. У Хилари была уверенная походка, широкий шаг. Один раз они чуть не столкнулись. Она пронзила его строгим взглядом зеленых глаз, и этот взгляд говорил: «Не задевай меня! Не подходи!»
Она не стала ловить такси, а на автобусе доехала до Медисон-авеню и вышла на Семьдесят девятой улице. Прошла пару кварталов в северном направлении. Джон понял: она следует в клинику. Он терпеливо ждал снаружи. Освободившись, Хилари взяла такси и доехала до кафе «Элейн», где встретилась с какой-то женщиной. Джон занял столик в соседней нише.
До него долетали обрывки разговора.
Собеседница Хилари плакала. Мисс Уолкер явно чувствовала себя не в своей тарелке, но и не выражала особого сочувствия. Джон вспомнил: эта другая — популярная телеведущая, которую только что уволили. Об этом писали в газетах. Очевидно, она умоляла Хилари походатайствовать перед высшим руководством компании. По хмурому лицу Хилари было видно, что она чем-то огорчена.
Женщины попрощались на улице. Дальше Хилари отправилась пешком. Свернула на Семьдесят вторую улицу, дошла до реки. Там в глубине сада стоял старый кирпичный дом. Живописное место.
Весь облик и повадка Хилари говорили — нет, кричали! — об одиночестве. В ней было что-то жесткое и решительное. Казалось, когда-то давно она возвела вокруг себя крепостную стену да так и прожила за ней все эти годы.
Джон в который раз почувствовал прилив сострадания к ней. И это чувство преследовало его, когда он шел к себе домой.
Они оказались почти соседями.
Да, Хилари существовала в каком-то мире, заполненном одной лишь работой. Правда, так могло лишь казаться со стороны. Может, она счастлива, может, у нее есть друг, возлюбленный… Нет, не похоже…
Джону безумно хотелось позвонить ей, протянуть руку помощи, стать ее другом, рассказать об Александре, которая помнит и любит старшую сестру. Еще не все потеряно… А может быть, ей уже ничего не нужно?
Он никак не мог уснуть — только метался по подушке и наконец от нечего делать набрал Сашин номер в Денвере. Она была у себя, только что вернулась из концерт-холла. Ноги ее замучили.
— Рад, что у тебя без перемен, — рассмеялся Джон.
Он боялся, что в прошлый раз он был с ней слишком резок. Саша все еще возбуждала его. Этим вечером ему ее не хватало.
— Может, приедешь повидаться со мной в Сан-Франциско? — спросил он.
— Не стоит.
Наступила долгая пауза.
— А что такое?
— Это расстроит кое-кого из моих партнеров.
Джон сел на кровати. Он был не дурак и уже играл в эти игры, правда, нельзя сказать, чтобы с удовольствием.
— Кого конкретно?
— Ну, я не знаю. Сейчас слишком позднее время для таких разговоров.
Джон расслышал отдаленный мужской голос.
— Это Доминик, или Пьер, или Петров?..
— Иван, — отчеканила Саша. — Растянул сухожилие и нуждается в моральной поддержке.
— Передай ему мои соболезнования. Но сначала объясни мне, что происходит. Я вышел из того возраста, когда человеку можно вешать лапшу на уши.
— Ты не понимаешь, что значит быть танцовщиком… перегрузки…
Знакомая песня! Джон снова откинулся на подушку.
— Что именно я не понимаю?
— Между танцовщиками существует солидарность.
— А, вот, значит, где собака зарыта. Тебе нравится Иван?
— Н-ну… да… Но это не то, что ты думаешь.
— Откуда ты знаешь, что я думаю, а, Саш? Ты настолько поглощена собственными переживаниями — твои ноги, твой зад, твои сухожилия, — что не способна прочесть мысли другого человека, даже если их напишут громадными неоновыми буквами.
