Эдна Фербер - Вот тако-о-ой!
– Шестьдесят миль парка. Гранд-бульвар, Дрек-сель-бульвар, Джексон-парк. Вот Гельстед-стрит. Самая длинная улица в мире.
– Угу, – подавал генерал вежливые реплики. – Да, да. Вот как. Очень интересно.
Жирная, черная земля Верхней Прерии. Первые зеленые всходы там и сям. Парники. Наконец, ферма.
Дом выглядел чистеньким и в хорошем состоянии. Белый, с зелеными ставнями (давнишняя мечта Селины), он словно улыбался им из-за ив, уже покрывающихся нежной зеленью под теплым дыханием весны.
– Но я из ваших слов понял, что это – маленькая ферма, – заметил генерал, когда они высаживались из автомобиля. Он еще раз оглянулся кругом.
– Она и невелика, – заверил его Дирк. – Около сорока акров.
– Ах, уж эти мне американцы! Во Франции у нас другое понятие о размерах. Мы хозяйничаем на таких клочках. Нет у нас земли. А здесь – какая огромная и пустынная страна. – Он своей единственной рукой сделал широкий жест вокруг.
Селины не было в тихом чистом доме. Не было ни во дворе, ни на крыльце. Минна Брасс, флегматичная, невозмутимая, вышла из кухни. «Миссис де Ионг в поле. Она ее позовет сейчас». Минна достала с крюка рог и три раза протрубила в него, надув покрасневшие щеки.
– Она сейчас придет, – уверила Минна и вернулась на кухню к своей работе. Гости вышли на крыльцо ожидать Селину. Та была на западном участке. Дирку было как-то неловко и вместе с тем стыдно за это чувство неловкости.
Потом они увидели издалека ее маленькую фигурку в темном на фоне солнечного сияния неба и полей. Они стояли все четверо и глядели, как она приближается. Теперь уже видна была и подоткнутая юбка, с испачканным землей краем, серый грубый свитер, старая мягкая шляпа, большие башмаки. Подойдя ближе, она сняла шляпу и, заслонив ею глаза, стала вглядываться в фигуры на крыльце. Еще несколько шагов – и можно уже рассмотреть лица. Она узнала Дирка и улыбнулась, закивала. Ее глаза обратились вопросительно на остальных – бородатого мужчину в мундире, стройную барышню, другого мужчину, помоложе, с живым смуглым лицом. Потом она вдруг остановилась и прижала руки к сердцу, словно от сильной боли, губы ее раскрылись, на щеках выступила слабая краска, глаза стали огромными. Когда Ральф двинулся ей навстречу, она сделала несколько стремительных, легких шагов вперед, как молодая девушка. И он принял в свои объятия тоненькую фигурку в испачканном платье и серой фуфайке, а старая шляпа покатилась в сторону.
Они пили чай в гостиной, где Даллас немного поохала над старинным голландским зеркалом, восхитившим ее. Селина принимала их с сияющим лицом, она и генерал уже успели найти тему для беседы – о спарже. Генерал вернулся с поля очень заинтересованный. Он тоже разводил спаржу на крохотных грядках в своей Бретани. – Какой же толщины корень?
Селина соединила кольцом большой и указательный пальцы. Генерал вздохнул с завистью и отчаянием, потом налег на чай и печенье. Он с новым уважением поглядывал на хозяйку. А она разрумянилась, вся искрилась оживлением, как девочка. Глаза ее не отрывались от Ральфа, только к нему она обращалась в минуты, свободные от обязанностей хозяйки. Лицо ее сияло, она сразу похорошела. Казалось, это он был ее сыном, вернувшимся домой. Сидя рядом с Дирком, Даллас тихо заговорила:
– Вот то, что мне надо. Недаром я твержу всегда, что мне хочется писать портреты. Не портреты леди в жемчугах и с лилиями в руке. Но характерные портреты мужчин и женщин, действительно интересных, утонченных. Вот как ваша мать.
Дирк взглянул на нее быстро, с полуулыбкой, как бы ожидая увидеть такую же улыбку на ее лице. Но она не смеялась.
– Моя мать?
– Да, если бы она захотела мне позировать! Это тонкое чудное лицо, все светящееся изнутри, и линия рта у ней такая, как у тех женщин, что исколесили всю страну в крытой повозке. А глаза! А эта старая забавная мятая шляпа, и свитер, и ее руки… Она прелестна. Этот портрет сразу вознес бы меня на вершину славы. Вот увидите!
Дирк уставился на нее. Он словно не мог понять. Потом он повернулся на стуле и уставился на свою мать. Она разговаривала с Ральфом.
– И ты стал одной из знаменитостей Европы, Ральф! Да, подумать только! Ты видел весь свет – и взял то, что хотел, от жизни. Маленький Ральф Пуль. И все это ты сделал один, без чужой помощи. Несмотря ни на что.
Ральф нагнулся к ней. Он положил свою руку на ее жесткие пальцы.
– Капуста красива, – шепнул он. И оба захохотали, словно это была самая остроумная шутка.
Затем, серьезно:
– Какая красивая жизнь была и у вас, Селина. Полная жизнь: богатая и плодотворная.
– У меня! – воскликнула Селина. – Да что ты, Ральф, я оставалась здесь все эти годы – там же, где ты оставил меня, когда был еще мальчиком. Кажется, даже шляпа и платье еще те же самые, что тогда. Я нигде не побывала, ничего не сделала, ничего не видела. Ах, как подумаю обо всех тех местах, что мне хотелось увидеть, и обо всем, что я собиралась переделать, когда была молода!
– Вы и были повсюду, Селина, – сказал Ральф. – Видели все, что есть в мире прекрасного. Помните ли, вы мне когда-то рассказывали, что отец ваш, когда вы были еще маленькой девочкой, говорил вам: «Есть два только сорта людей, которые нужны миру. Одни – как хлеб, другие – как алмазы и изумруды». Вы – хлеб, Селина.
– А ты – изумруд! – быстро вставила она, смеясь.
Генерал был заинтересован, но очень мало что понял из этой беседы. Он посмотрел на часы и издал удивленный возглас.
– А обед? Что скажет наша прелестная хозяйка, мадам Шторм? Очень не хочется удирать, но надо же и домой возвращаться! – Он вскочил на ноги.
– А она красавица, не правда ли? – заметила Селина.
– Нет! – возразил отрывисто Ральф. – Рот меньше глаз. У миссис Шторм расстояние отсюда вот до этого места (он для иллюстрации слегка провел пальцами по лицу Даллас) меньше, чем отсюда вот до тех пор; где рот меньше линии глаз, там нет красоты. Вот теперь взгляните на Даллас.
– О, на меня! Да, тут вы найдете не маленький рот. Если для вас большой рот – признак красоты, то я вам должна казаться прекраснее Троянской Елены, а, Ральф?
– Вы и лучше ее, – сказал Ральф просто.
А Дирк твердил про себя: «Вот как обстоит дело, Дирк де Ионг…». Снова и снова эта бессмысленная фраза.
– Ах, эти обеды! – восклицал генерал. – Я не хочу показаться неблагодарным. Но эти обеды! Как охотно остался бы я здесь, на ферме, в тишине и уюте.
Уже на ступенях крыльца он обернулся, щелкнул каблуками в глубоком поклоне, затем взял руку Селины и поцеловал ее. И вслед за ним, прижав левую руку к груди, с комичной торжественностью и искренней нежностью проделал эту церемонию Ральф. Она улыбалась немного смущенно, а при поцелуе Ральфа щеки ее заалели.
