Клятва, которую мы даем (ЛП) - Джей Монти

— Это моя клятва, — честно говорю я. — Я не знаю, поверишь ли ты мне.

— Сайлас, — она наклоняет голову, и волосы выбиваются из-под капюшона. — Возможно, у меня плохо получается справляться с эмоциями и общением с людьми. Я понимаю это. Но одно я могу тебе пообещать: несмотря ни на что, я буду верить тебе. Твой голос — это звучание, которому я доверяю больше всего на свете.

Какое противоречие со всем, что я слышал за всю свою жизнь. Я не шутил, когда сказал, что не уверен, стоит ли рассказывать ей про мое обещание. Я не знаю, и я не могу спросить разрешения у этого человека, потому что он мертв.

Мне не нравится предполагать, чего бы хотела Розмари, потому что никто не знал ее так, как она сама. Но если бы мне пришлось угадывать? Коралина — это та, с кем она хотела бы, чтобы я поделился этим.

Единственный человек в моей жизни, который провел свои годы, изображая себя тем, кем он не является, живя в истории, созданной не собственным голосом.

Я почувствовал это в тот момент, когда увидел Коралину. Я понял, что в нас есть что-то такое, чего никто другой никогда не сможет понять.

Я смотрю на нее, понимая, как много ей стоило рассказать мне о своем прошлом. Поделиться этими своими чертами со мной. Вот почему она опасна для меня, не потому, что у нее плохой опыт общения с парнями, а потому, что я хочу разговаривать с ней.

Я хочу сделать шаг навстречу, посмотреть, ответит ли она мне взаимностью. Я чертовски устал нести это на своих плечах в одиночку. Устал от того, что мир видит во мне только одно, и не знает, кто я внутри.

И я знаю, что именно ей нужно знать правду, потому что сейчас, когда я сижу здесь и смотрю на нее, в моих костях нет ни унции страха. В моей голове нет того грохочущего «что, если», как это бывает с парнями. Я знаю, что когда я скажу то, что собираюсь сказать, она поверит.

Потому что это Коралина.

Я — тот голос, который ей нужен. Она — те уши, к которым я хочу обратиться.

— Я не шизофреник.

Ее глаза расширяются, но, к ее чести, она быстро приходит в себя. Это лучше, чем я ожидал от ее первоначальной реакции. Я чувствую себя так, словно во мне открылись шлюзы, и поток воды, который удерживался, начинает литься.

Она вытекает из меня, как кровь из разорванных вен.

— Когда мне было двенадцать, — я прочищаю горло. — Я несколько месяцев ходил к психиатру. Мои родители были напуганы тем, какой я замкнутый. Они думали, что общение с кем-то, кроме них, пойдет мне на пользу.

Даже спустя столько лет я вижу, как я, уменьшенная версия себя, прихожу на эти встречи, часами сижу на кожаном диване, играю в шахматы и разговариваю ни о чем.

Со мной все было в порядке. Я просто был тихим.

— Я закончил свой дневной сеанс и ждал, когда мама заберет меня, когда услышал плач девочки. Я подумал, что она может быть в беде, поэтому пошел на звук. Шел на него, пока не обнаружил, что мой врач издевается над маленькой девочкой, — я вздрагиваю, на секунду отводя взгляд от Коралины, вспоминая вспышки того, что я видел. — Я запаниковал и начал кричать. Я просто хотел помочь ей, привлечь чье-нибудь внимание, чтобы его остановили. Но в итоге я узнал, как далеко заходят мерзкие люди Пондероза Спрингс, чтобы скрыть свои секреты.

Я рассказываю Коралине о том, как они накачали меня успокоительным, и когда я очнулся в больнице, то слушал, как этот ублюдок-психотерапевт говорил моим родителям, что у них сын-шизофреник.

Ярость закипает в моих жилах, когда я вновь переживаю воспоминания о том моменте, ощущая горечь предательства на своих губах, когда я умолял их выслушать меня, двенадцатилетний ребенок, умоляющий своих родителей доверять ему.

В тот день я умер. Не тогда, когда убили Розмари, а именно в тот день я умер.

Сына, которого они знали, которого растили, больше не было. Я умер и был заменен чем-то, что мне не принадлежало. Я стал гребаным трупом, и никто, кроме меня, не мог учуять мой гниющей запах.

Самое страшное? Я не могу на них обижаться.

Не тогда, когда у них не было выбора. Один врач сказал им, что все, что я видел в тот день, было галлюцинацией. Мысли в моей голове теперь запятнали мою реальность. Мать и отец были в ужасе за меня. Все, чего они хотели, — это помочь.

— Какое-то время они заставляли меня поверить в это. Что я все это придумал, — я провожу руками по лицу. — Потом я встретил Розмари.

Потом я встретил Рози, и все изменилось.

— Это ведь она была той девочкой, которую ты видел, да? — спрашивает Коралина, двигаясь ближе по мне, обнимает меня и ногтями поглаживает кожу головы.

Я киваю.

— Она никогда бы не рассказала мне о жестоком обращении, если бы я этого не видел. Никогда не рассказывала мне, почему она вообще ходила к психиатру. Рози умела хранить секреты. Даже от меня.

Я не знаю, почему мы никогда не встречались до того, как нам исполнилось пятнадцать, но, похоже, Вселенная знала, что мы нужны друг другу, чтобы выжить.

— Я пообещал ей, что никогда никому не расскажу, и она пообещала верить мне, когда я сказал ей, что голосов не было, что я не схожу с ума.

Я прожил всю свою жизнь с фальшивым диагнозом «шизофрения», чтобы сохранить ее тайну. Чтобы обезопасить ее. Потому что она была единственным человеком, который у меня был, и я не хотел ее терять.

— Мой психический срыв после возвращения Сэйдж был настоящим. Вся эта травма от потери Роуз, это просто… — я выдыхаю, прижимаясь к рукам Коралины. — Это было ужасно, но госпитализация была лучшим решением для меня. Если бы этого не случилось, меня бы здесь не было. Я бы сам не узнал правду.

Головной боли нет, только полное облегчение.

Плотины внутри меня рушатся сами собой. Я больше не чувствую себя запертым в собственной голове. Я — стремительная река, текущая, чувствующая.

— Ребята, — бормочет она. — Они не знают?

Я качаю головой.

— Рассказать им тогда означало бы предать Рози. Я не мог так с ней поступить.

Даже если бы мне этого хотелось. Даже несмотря на то, что я умолял ее позволить мне рассказать им, просто чтобы мои самые близкие друзья знали меня таким, какой я есть на самом деле, а не тем, кем меня считают в этом городе.

Но она отказалась, это был наш секрет. Я не мог рассказать им правду о Розмари. Поэтому я проглотил ее, разжевал, как гвозди, и жил с тем, что они протыкали мне горло каждый раз, когда я открывал рот.

Пока я просто не перестал говорить, потому что врать им было чертовски больно.

— Когда будешь готов, — шепчет она, зевая, — сам им расскажешь. Я буду с тобой. Мы можем сделать это вместе.

Я смотрю на нее, подношу ладонь к ее щеке и провожу большим пальцем чуть ниже глаза. Уголки ее губ приподнимаются в легкой улыбке. Видеть ее такой, уязвимой и открытой, я наполняюсь теплом.

Эта девушка — не проклятие, и никогда им не была.

Она — чертов подарок.

29. РОЗОВЫЕ ГВОЗДИКИ

Коралина

Последнее место, где я ожидал оказаться в своей жизни, — это у могилы Розмари Донахью.

Я не знала ее.

Мы ни разу не общались, у нас почти не было общих занятий. Я не пришла на ее похороны, хотя вся школа пришла. Я не знала ее.

— Надеюсь, ты любишь гвоздики, — бормочу я обветренному камню в земле, устанавливая купленные цветы на ее надгробии. — Гугл сказал, что розовые должны символизировать благодарность или что-то в этом роде.

Я воздерживаюсь от того, чтобы стукнуть себя ладонью по лбу. Что она сделает? Вернет их, если ей не понравятся эти гребаные цветы?

С моей стороны это уже кажется глупостью, как будто я все порчу. После прошедшей ночи с Сайласом, после того, как я услышала его историю, его правду, а затем не спали до рассвета, разговаривая, сегодня я хотела сделать только одно.

Я хотела поговорить с Розмари.

— Я знаю, это, наверное, действительно странно, что я вот так заявилась. Мы не знаем друг друга, но я не чувствую, что ты мне совсем чужая. Я влюбляюсь в человека, которого ты когда-то любила, и мне кажется, что это каким-то образом связывает нас. Я имею в виду, мы должны быть в некотором роде похожи, верно? Нам нравится один и тот же типаж.