Эдна Ли - В паутине дней
– Так вот – что касается Таун. Деньги Руперта и так довольно долго содержали ее и ее детей. Теперь она должна начать работать, как и все остальные. И я не потерплю вашего вмешательства. Понятно?
Я смотрела на него, не опуская глаз под его пристальным взглядом. Я видела, как глаза его разгораются каким-то ужасным огнем, и догадывалась, что в нем происходит страшная борьба, и тут я поняла, что имею дело с безумным. Я не удивилась, если бы он вдруг издал жуткий вопль.
Но он, по крайней мере на этот раз, сохранил самообладание. Минуту мы стояли друг перед другом, и никто из нас не отводил глаз, не желая уступить другому, наконец он произнес:
– Я же сказал, чтобы Таун оставили в покое. – Голос его был бесчувственный, как всегда.
– Таун должна работать…
– …и если ей будут досаждать….
– Что вы тогда сделаете? – спросила я медленно и презрительно.
Сначала он стоял неподвижно и испытующим взглядом смотрел мне в глаза. А затем, впервые за все время, что я знала его, он засмеялся. Это был смех, какого я и представить себе не могла: это был ужасный беззвучный смех, который, несмотря на то, что его не было слышно, заполнил всю комнату каким-то кошмарным духом. Когда он прекратил смеяться, то повернулся, прошел своим глухим шагом через парадную дверь и зашагал по дорожке к причалу. Я тут же прошла через зал на заднее крыльцо и зашагала по тропинке, которая вела к дому Таун.
Все мои дурные предчувствия, все мои страхи перед неизвестностью будущего растаяли, словно поступки, подстегнутые гневом, растворили их. Я вдруг перестала бояться.
Не дойдя до дома Таун, я уже увидела ее. Она стояла, прислонившись к двери, как в тот день – как давно это было, – когда я только приехала в Семь Очагов. Теперь я вспомнила надменный взгляд, которым она удостоила меня в тот раз, и другие воспоминания о ее высокомерном нахальстве нахлынули на меня: ее отказ от работы, плевок на рождественские подарки, моя крошечная фигурка, утыканная колючками; и, когда бы я ни проходила мимо, ее презрительно вздернутый подбородок! Все эти картины укрепили мое решение изгнать ее из Семи Очагов и рассеяли жалость, которую я на мгновение почувствовала, вспомнив, какой я видела ее вчера ночью, – будто побитую собаку, которая все равно боготворит своего безумного хозяина. Решительным шагом я подошла прямо к ней и встала рядом на пороге.
Она подняла на меня мягкие карие глаза, которые, однако, насторожились.
– Да, мэм, – сказала она и подождала.
– Мне нужно поговорить с тобой.
– Да, мэм, – мягко повторила она и снова подождала.
– О том, что тебе придется работать. – Несмотря на мой властный тон, который должен был дать понять, что я не шучу, я решила держаться как можно вежливее. – Завтра утром ты вместе с остальными неграми придешь и получишь свое задание на день.
Она выслушала; лицо ее помрачнело, затем спросила:
– Хочите 'казать, чтоб я работала?
– Да, именно это.
– А мартсер Сент-Клер сказал, чтоб я заработала?
– Здесь распоряжаюсь я. Приказы ты должна получать от меня, так вот я приказываю тебе работать так же, как и все остальные.
Не успела я закончить, как на ее лице уже возникла эта ненавистная полуулыбочка. Сожаление и забавное удивление выражала эта улыбка, которой обычно улыбаются в ответ на вопрос неразумного ребенка. Некоторое время она стояла, улыбаясь так, затем мягко спросила:
– Вы ведь знаете, что я не заработаю, правда же?
Откровенность ее признания застала меня врасплох, хотя чего мне было еще ожидать. Разве я не видела, как она высокомерно и самоуверенно держится, будто знает нечто такое, что всегда обеспечит ей благополучие в этой жизни? И я почему-то почувствовала себя пристыженной. Она, наложница, чувствовала себя защищенной, а я, жена, не знала такого спокойствия – никогда не знала. И при мысли об этом моя натянутая вежливость исчезла.
– Кем ты себя вообразила? – спросила я презрительно. – За что, ты думаешь, твои дети и ты сама получаете здесь пищу и кров, в то время как ты пальцем не шевельнешь, чтобы заработать все это?
Ее темные глаза пристально смотрели на меня.
– Я 'сегда принадлежу иму, – гордо произнесла она. – Я давно принадлежу иму. Думаеш', пришла сюда и 'зяла его. Но ему ни нада такой белой дохлятины, как ты.
– Как ты смеешь говорить со мной таким тоном? – перебила я ее. Она же продолжала, как будто и не слышала:
– Что за любов' ты мож'шь дать ему? Я даю ему ту любов', какой ему нада. – Она неожиданно шагнула, и темное лицо оказалось рядом с моим. – "Вы, белые жен'чины, все похожие. Думаете, му'чина должен стать щаслив, если вы разишите ему чуть-чуть поиграть с вами в ваше чистых постельках.
Я стояла, скованная ненавистью к ней, к темной коже, к запаху ее чувственного тела, который доносился до меня. Меня переполняло желание ужалить ее как можно больнее, ее, которую я никак не могла уязвить.
Сквозь зубы я проговорила:
– Значит, тебе нравится, чтобы он пробирался сюда тайком и избивал тебя как собаку, так, что ли? – Мой смех прозвучал резко и грубо.
Она же гордо отвечала:
– Он можжаит делат' со мной, что он хочет делат'. За этого он взял меня. Когда вы женились, он уходил. – Опять эта снисходительная улыбочка. – Но он возвернулся. – Она вдруг отшагнула назад и мягко пропела: – Он 'сегда возвернется.
– Завтра, – теперь я говорила властным бесчувственным голосом, – ты придешь за работой. Будешь получать два доллара каждую неделю, можешь жить в этом доме, а также получать еду. А когда ты не выйдешь на работу, твоя доля будет урезана. – Я сделала паузу, потом настойчиво спросила: – Это ясно?
Она посмотрела на меня серьезным испытующим взглядом.
– Вам не нада, чтоб я заработала, да? Нада, чтоб я ушла прочь, так?
– Уйдешь ты или останешься, мне все равно. Но если ты останешься, то должна работать.
Она медленно покачала головой.
– Нет, 'мэм, я не заработаю. Он хочет меня не для работы. Он хочет меня для себя – вот, что он хочет.
– А я говорю, что если ты останешься, то будешь работать.
– Я не стану работат' – я уйду от этого места. Это вы хотите, так?
Я перевела дух – да, это то, чего я так хочу, чтобы она ушла отсюда без шума и пыли; но я не подала вида. Вместо этого я постаралась снова заговорить как можно вежливее.
– Если ты отказываешься подчиниться общим правилам, тебе, наверное, лучше будет уйти.
Она мягко повторила:
– Я з'казала – я уйду.
– Ну что ж. Когда Вин вернется, я скажу ему, чтобы отвез тебя в Дэриен, если ты будешь готова. – Потом, заметив в больших глазах проблеск сомнения, я добавила: – Если ты действительно решила уехать.
– Да', 'мэм. – Ее голос упал почти до шепота. – Я уехаю.
