Линда Гиллард - Увидеть звёзды
Жизнь продолжалась, так уж она устроена.
Лето 2007
Глава девятнадцатая
Луиза
Марианна непрерывно источала злобу. Олицетворение застывшей ярости. Такого накала ненависти, порожденной отчаянием, помнится, не случалось даже после гибели Харви. Полное ощущение, будто в доме появилась бомба с часовым механизмом. Даже когда она тихо и мирно передвигалась по квартире, мне мерещилось, что раздается тиканье. Какое счастье, что в доме был Гэрт, иначе на любое мое слово она бы взрывалась, но, если честно, уж лучше бы бедная моя девочка не сдерживала себя. А то ведь совершенно окаменела от горя: ледяное спокойствие, порою казалось, что она вообще не живая. Но под внешней безучастностью таился мощный поток эмоций, скованных до поры до времени холодом — вспомните замерзший водопад.
Она теперь часто сидела на нашем балкончике, слушала пение птиц. Иногда подставляла лицо летнему солнцу. Она попросила Гэрта поставить там столик, я купила еще несколько подвесных кормушек и зернышки всякие. Марианна сказала, что еще нужны сушеные мучные черви. Я подумала, что она окончательно рехнулась. Ни сама она, ни я понятия не имели, где взять этих червяков. Как всегда, выручил Гэрт, нашел в Интернете магазины «Все для сада», где продается и этот корм.
Марианна усаживалась за маленький кованый столик, клала на столешницу раскрытую руку с горсткой этих самых червей. И терпеливо ждала, когда прилетит кто-нибудь поживиться. Иногда, спустя час, а то и больше, подлетала какая-нибудь бесстрашная птичка. Я часто наблюдала за сестрой сквозь балконную дверь, однажды явился дрозд, начал деловито обследовать горстку червей, которую Марианна насыпала на стол, рядом со своей рукой. Марианна склонила голову набок, тоже совсем по-птичьи, казалось, они с дроздом внимательно друг друга слушают. Гость склевал угощение, рассыпанное на столешнице, и улетел. Марианна даже не пошевелилась. Он почти тут же вернулся, поискал червячков на столе, не обнаружив, запрыгнул на ладонь. Сначала долго крутил головкой во все стороны, потом быстренько склевал то, что лежало на ладони, и снова улетел.
Марианна сидела спиной ко мне, и лица ее я не видела. Так хотелось к ней подойти, но я не решалась. Может, она ждала, что дрозд опять вернется? И вдруг я заметила, что плечи ее содрогаются, слегка поднимаясь и опускаясь, в такт беззвучным рыданиям, догадалась я.
Она не знала, что я рядом, и я ничем не выдала своего присутствия. Почему? Наверное, сработала женская чуткость или сестринская. Я как бы охраняла Марианну, без ее ведома, радуясь, что она наконец смогла расплакаться. Став невольной свидетельницей этого приступа горького отчаяния, я в какой-то момент услышала тихий клекот и решила, что вернулся дрозд, разлакомился. Я тихонько приблизилась к приоткрытой двери.
Эти странные звуки издавала Марианна. Она пыталась выговорить имя своего возлюбленного, снова и снова, но это плохо получалось из-за сотрясавших ее рыданий:
— К-кейр… К-к-кейр…
Зажав рукой рот, я на цыпочках отошла от балкона и выбежала из комнаты, чтобы не вторгнуться в ее горе своим собственным плачем.
Марианна
Кейр взял меня за руку и повел в сад.
— Я подумал, тебе стоит попробовать покормить дрозда с ладони. Как тебе такая идея?
— Замечательная! А он захочет?
— Да, почему бы нет? Но тут нужно действовать тонко, иначе не получится. Сзади тебя скамейка. Сядь на самый край, рядом с подлокотником. Теперь дай мне руку.
Он что-то насыпал мне на ладонь.
— Зернышки?
— А я-то надеялся, что ты не спросишь. Прости, но это мучные черви. Не бойся, сушеные. Дрозды их обожают. Пока сожми ладонь. А я сяду рядышком, обниму тебя и положу руку на подлокотник, а ты свою клади сверху. Надо сделать вид, что мы один человек. Ну как? Тебе удобно? Ждать, возможно, придется долго, но ничего, день сегодня теплый. Теперь раскрой ладонь, осторожнее. Держи ее ровно и не шевелись.
Над моим ухом раздался прерывистый свист, и я подскочила от неожиданности.
— Уже тут? — прошептала я, почти не разжимая губ.
— Нет, это я. Сказал ему, что кушать подано. Он тут, недалеко, — добавил Кейр, тоже понизив голос, — изучает нас, чувствует какой-то подвох. Все, замерли…
Кейр умолк. Я не шевелилась, чувствуя спиной, как поднимается и опадает его грудная клетка, но рука его, голова, плечо словно окаменели. Примерно через минуту Кейр выдохнул мне в ухо:
— Сейчас на моих пальцах. Смотрит на твои… Постарайся не вздрогнуть, когда он на них перескочит.
Я почувствовала прикосновение чего-то невесомого, будто пальцы легонечко царапнули, и снова. А потом что-то остренькое стало тыкаться в ладонь. Клевал он не больно, но все равно был легкий страх перед незнакомым ощущением. Возникло инстинктивное желание отдернуть руку, но я приказала себе не двигаться. Дрозд клевал с моей ладони секунд тридцать, и, по-моему, я все это время не дышала. Потом он упорхнул. Всколыхнулся воздух, всколыхнулись недоклеванные червячки на моей ладони.
Когда дрозд улетел, я откинулась назад, в объятия своего живого кресла. Сидела, онемев от восторга, потом у меня вырвалось:
— Он же ничего не весит!
— В среднем восемнадцать граммов. Очень легкий скелет. Это понятно, иначе бы не смог летать. Ты никогда не держала на руке птицу?
— Никогда. Даже волнистого попугайчика. Мама была против животных в доме. Считала, что от них много грязи.
— Надо же, он вернулся, смотрит на тебя, не шевелись.
И я не шевелилась, и время замерло и сжалось, обретя предельную наполненность в ту секунду, которой мне никогда не забыть. Я сама согласна была навеки замереть, обратившись в холодный камень, ради тогдашнего мгновения: дыхание Кейра у самого моего уха, запах его кожи у моих ноздрей, рука его, прильнувшая к моей, и невесомый дрозд, танцующий на моей ладони.
В Эдинбурге, когда мы прощались, стоя на том самом крыльце, где когда-то встретились, Кейр спросил:
— Ты знаешь гэльскую молитву благословения?
— Нет, такой не знаю. Наверное, это молитва про всякие пути-дороги?
— Про них.
Взяв мою руку, он процитировал:
Да будет легкой дорога,
Да будет ветер попутным,
Пусть солнце тебя согреет и дождь напоит твое поле.
И Господа длань да хранит тебя от невзгод, покуда
С тобою буду в разлуке.
Я почувствовала, как к моей ладони прижались его губы. А потом он ушел.
