Агония Иванова - За чужие грехи
— Я хочу стать врачом, как мама, — выдала она.
— Но в нашем городе нет медицинского университета… — грустно заметил Миша.
— Значит уеду, — решила Таня и подумала о Владимире и ей стало очень тоскливо. Этот человек оживлял ее душу, погребенную под руинами ее рухнувшего мира и рождал в ней какие-то непривычные новые чувства… Но Таня не доверяла доброте и бескорыстности его намерений, да и к тому же после отчима все мужчины вызывали в ней глубоко скрытое отвращения, какими бы хорошими они не были. Даже Миша.
Она не имела права на любовь больше — ее взяли за шиворот, как нашкодившего котенка, окунули в грязь и теперь она захлебывалась в ней, барахталась и не могла выбраться, когда все другие люди разгуливали спокойные и чистенькие. Протянутая ладонь Владимира конечно могла вытащить ее из этого болота, но смыть с нее все то, что так прочно прилипло к ней уже не могла. Его распахнутая ей на встречу душа не могла излечить ее душу и сделать ее снова чистой.
— А ты? — зачем-то спросила она, хотя ее это мало волновало. Миша ей никогда не нравился и она была уверена, что он влюблен в кого-то из сестер. По тому, как он погрустнел после смерти Наташи, она могла судить, что объектом его обожания была старшая.
«Какая же ты глупая, Наташка… — грустно подумала Таня, ловя в руку в синей перчатке снежинки, которые она стряхнула с куста, — ну как ты могла так поступить? Ничего же такого страшного с тобой не случилось… как эгоистично!»
Она знала, что о покойниках нельзя говорить плохо, но, думая об этом поступке, она невольно испытывала раздражение и злость. Она столько пережила, вытерпела со стиснутыми зубами, несла в себе и не могла позволить себе такого. А эта дурочка поссорилась с сестрой и уже побежала бросаться с крыши! Или откуда там… Это не имело значения.
— Я тоже уеду, — ответил Миша, — хочу стать биологом. Надо тоже ехать учиться куда-нибудь… Не знаю куда… — это сказано было так потерянно, что у Тани чуть было не вырвалось «ты это сейчас придумал?». Куда уедет Миша от матери-одиночки с маленькой сестрой, единственный мужчина в доме после смерти отца? Да никуда он не уедет, даже если захочет стать космонавтом. Будет помогать тете Вале.
Они дошли до Таниного дома и девочка вдруг испуганно остановилась, потому что увидела на лавочке перед ним Владимира. Он сидел и курил. И первое и второе было фактом удивительным, потому что его просто не могло здесь быть… Он увидел ее и поспешил к ним, но натолкнувшись взглядом на Мишу, он кажется, разочаровался и даже цвет его голубых глаз померк.
— Привет… — нерешительно протянул он и потушил сигарету ботинком, — а я тебя жду…
Тане стало стыдно, потому что она сознательно долгое время не отвечала на его звонки, а если и отвечала, то старалась быть краткой и холодной, чтобы он понял, что нужно держать дистанцию. Она так старательно избегала его и вот он… сам нашел ее.
— Привет, — вздохнула Таня, — а это Миша… мой одноклассник, — Миша и Владимир обменялись очень многозначительными взглядами, — а это Вова. Мой друг, — она была уверена в том, что Миша сейчас думает что-то вроде «а не староват ли он для друга!?», это ясно читалось в его глазах.
— Ты куришь? — рассеянно спросила она у Владимира, тот заторможено кивнул и полез за еще одной сигаретой.
— С Киром не только курить начнешь, — с печальной улыбкой поделился он, и они втроем побрели куда-то в сторону от Таниного дома. Мужчина зачем-то снял перчатку и показал девушке распоротую, только начавшую зарастать, ладонь. Ей было больно и грустно смотреть на эту рану.
— Это он сделал? — изумилась она, но тот покачал головой.
— Это я стекло разбил, — объяснил он, — это очень долгая история. Но все остались живы… Лучше расскажи мне… — слова повисли в воздухе, он осекся, во время осознав, что при Мише нельзя говорить о некоторых вещах.
— У меня все хорошо, — опередила его девушка и улыбнулась так беззаботно, как могла, — у меня все просто замечательно!
Таня готова была поклясться, что в эту минуту они оба смотрели на нее с одинаковым недоверием, слишком уж фальшивыми получились эти слова. Ей срочно нужно было как-то защитить себя, спрятать чувства, но однажды оступившись, она не знала, как снова спрятаться в свой панцирь.
— Бросай курить, — сказала она Владимиру, решив, что ревность отвлечет их обоих от желания лезть в ее жизнь и душу, — ради меня.
Антонина Анатольевна одела дубленку и теперь завязывала шарф, который связала сама в те времена, когда у нее еще было время на это. Люся стояла в прихожей, облокотившись на дверной косяк и следила за ней своими большими грустными как у брошенного щенка, глазами. Она как обычно не была особенно разговорчивой и Антонина бросила все бессмысленные попытки вернуть ее к жизни, она решила, что Люся сама должна снова проявить интерес к окружающему миру. Пока в этих серых глазах были только пустота и боль.
Женщина крепко-крепко обняла девочку, поцеловала в макушку и сказала ей нежно:
— Обещай мне не плакать, Люсенька, — Антонина погладила ее по пушистым мягким волосам, — я не могу побыть с тобой… есть много людей, которым нужна моя помощь.
Люся кивнула с отсутствующим видом. Антонине хотелось потрясти ее за плечи и закричать «Ну очнись же ты! Да, она умерла, но ты то жива! И ты не поможешь ей тем, что похоронишь себя заодно!». Она, конечно же ничего этого не сказала.
— Я скажу Борьке проследить, — решила Антонина, — он мне утром скажет выполнила ли ты мое обещание…
Люся ничего не ответила, она очень изменилась в лице, как будто очень сильно испугалась чего-то. Это выражение осталось при ней же, даже после того, как она закрыла за Антониной дверь. Она прислушалась к отдаляющимся шагам за дверью и только когда женщина спустилась вниз на пару пролетов, сползла на пол и заплакала тихо-тихо.
Она чувствовала себя запертой в клетке в этом чужом доме.
Она чувствовала себя запертой в этом теле как в клетке.
В этом мире, как в клетке. А все кругом ходили и тыкали в нее пальцем, как будто она была животным в зоопарке. И излишняя забота Антонины вовсе не помогала ей, а вредила, посыпая солью старые, не думающие заживать раны.
В любую минуту мог вернуться отчим, которого она боялась хуже смерти, поэтому Люся решила опередить его и сама вышла из дома, на ходу утирая слезы.
Был ясный теплый день и снег красиво переливался на солнце. Ей было холодно в осеннем пальто, но она отказывалась брать чужие вещи и принимать помощь, предпочитая мерзнуть. Ей казалось, что слезы, сползая по ее щекам превращаются в льдинки и она пыталась поймать их в ладони, но каждый раз в них оставалась только соленая влага.
