Мери Каммингс - Наследница
— Ты-ы... — выдохнула она и поморщилась — очевидно, даже это короткое слово отдалось болью в голове.
— Осторожненько... осторожненько... — придерживая за плечи, он повел ее в сторону ванной и впихнул в помещение небольшого размера, оборудованное унитазом, надеясь, что там падать особо некуда. Оттуда послышались сдавленные звуки, доказывающие, что Филипп не полностью избавил ее от выпитого — кое-что снова попросилось наружу.
Тед отправился на кухню, налил стакан минералки и, вернувшись, застал Рене привалившейся к стене ванной — глаза ее были закрыты, лоб покрывала испарина.
— Выпей-ка!
Рене жадно выпила все до капли — в ее голове после этого слегка прояснилось, и была сделана мужественная попытка произнести еще одно слово:
— Что?..
Выражение ее глаз уже стало более-менее осмысленным, поэтому Тед сказал, медленно и отчетливо, словно разговаривая с ребенком или с маразматиком:
— Сейчас одиннадцатый час. Мэтр Баллу ждет тебя в двенадцать. Пожалуйста, оденься и приведи себя в порядок. Я пока закажу кофе и завтрак.
Рене попыталась замотать головой — судя по всему, от одной мысли о завтраке ее начало мутить — и скривилась от боли. Тед повторил:
— И завтрак! Тебе надо съесть что-то горячее, тогда станет легче, — не стал слушать возражений и вышел из ванной.
В гостиную она вышла лишь минут через двадцать — судя по несчастному выражению лица, кое-как вспомнив события вчерашнего вечера. Темно-синие круги вокруг покрасневших глаз, остальной тон зеленовато-бледный — ну просто иллюстрация на тему похмельного синдрома!
Только человек, хорошо знавший Теда, мог бы заметить, что он пребывает в опасном и неустойчивом состоянии скрытого бешенства, готовый в любой момент сорваться. Все утро он вспоминал вчерашнее, и теперь обида жгла его, как огнем. Разве он хоть раз — хоть раз! — дал Рене повод усомниться в нем?
Поэтому, встретив ее холодным молчанием, он налил ей кофе, поставил перед носом омлет и сухо сообщил:
— О собаке не беспокойся — Робер с ней уже погулял и покормил.
Она лениво ковырялась в еде, время от времени опуская руку под стол, чтобы скормить собачонке кусочки омлета, и когда ей казалось, что Тед не видит — поглядывая на него. Потом нерешительно сказала:
— У меня очень болит голова... Как ты считаешь — может, позвонить мэтру Баллу и перенести встречу на завтра?
Эти слова подействовали на Теда, как красная тряпка на быка.
— Да? И что же мы ему скажем? — осведомился он язвительным тоном. — Что мадемуазель Перро вчера ужралась до такой степени, что ее только в полчетвертого утра притащили через черный ход, как тюк грязного белья?! И спасибо Филиппу, что он дал тебе проблеваться на улице — только потому ты сейчас хоть что-то говорить можешь, иначе бы вообще в лежку лежала!
Рене смотрела на него, вздрагивая при каждом грубом слове, и глаза ее становились все более несчастными. Тед никогда еще не разговаривал с ней так резко, в нем даже шевельнулась искра жалости, но тут же погасла от ее испуганного вопроса:
— А... откуда ты знаешь?
— Если ты хочешь знать, был ли я в номере, когда Филипп тебя принес — то так и спроси! И если хочешь таким образом выведать, трахался ли я с твоей дорогой подругой, которой ты меня любезно подставила — то тоже просто спроси! Мне этой дипломатии не надо, я человек простой, в закрытых школах не обучался! — рявкнул он, после чего глубоко вздохнул, постарался успокоиться и отправился в кабинет.
В одном Рене была права — в таком состоянии она явно не годилась для визита к мэтру Баллу, особенно после того, что он ей сейчас наговорил... и еще собирался наговорить, не считая беседу законченной. Поэтому Тед позвонил мэтру и попросил, в связи с тем, что у мадемуазель Перро приступ мигрени, перенести встречу на завтра.
Вернувшись, он обнаружил Рене все в той же позе — с несчастным видом уставившуюся на недоеденный омлет. Буркнул:
— Я перенес встречу. Завтра в двенадцать, — отобрал у нее омлет, доел сам и уже собирался попросить Робера спуститься в аптеку и купить что-нибудь от головной боли. Но тут Рене не нашла ничего лучшего, чем начать оправдываться, снова заведя его с пол-оборота:
— Я не подставляла...
— Чего?!
— Я тебя Бруни не подставляла! — в ее голосе послышалось отчаяние. — Я просто... я с самого начала...
—Что с самого начала? Нахвасталась подруге, какой у тебя классный любовник появился — и попробовать предложила? Вроде как угостила, да?! Ах, как мило! — в чем Тед был абсолютно уверен, так это в том, что у нее и в мыслях ничего подобного не было. — А ты пока с Филиппом... поразвлечешься?!
— Не-ет! — закричала Рене, вскинув голову — отчаянно, испуганно, чуть не плача. — Нет, нет! Я просто подумала...
— Поду-умала? Так ты еще думать умеешь? А ты подумала, что ночью, на улице, с тобой черт знает что сделать могут! Что, приключений захотелось? Чтобы тебя где-нибудь в подворотне оттрахали... впятером? Хорошо, у Филиппа мозгов хватило за тобой пойти! Ты что, не понимаешь, что это не ваша пасторальная Швейцария, это город, где все, что угодно, может быть. Ты думаешь, я тебе охрану просто так нанял? Для твоего песика, чтобы он лапку не занозил?
Выслушивать ее оправдания Тед не собирался и, стоило Рене раскрыть рот, перебивал ее. Ему было невыносимо видеть ее несчастное лицо и мечущиеся, словно зовущие на помощь глаза — и от этого он злился еще больше.
— Мне Бруни вчера объяснила, что когда она твоего парня уводит, ты всегда домой потихоньку смываешься — чтобы дать, так сказать, сладкой парочке свободу. Так, что ли?
Ее рот начал растягиваться в плаксивую гримасу, она опустила голову и затрясла ею, подтверждая.
— Ах, как мило! Только я не баран, меня нельзя увести! Если я захочу, то уйду сам и ни у кого спрашивать разрешения не буду! И мне твои благородные жесты не нужны — если я захочу с кем-то трахнуться, то без тебя разберусь, с кем и когда. Но так по-хамски, как ты про меня подумала, я в жизни бы не поступил! — Внутри у Теда все сжималось от боли и обиды — и он сам понимал, что дело даже не в том, что случилось вчера. — Что бы я ни делал, как бы из шкуры ради тебя ни лез, как бы ни любил тебя — для тебя я все равно дерьмом останусь, да?! Конечно, я же не обучатся в закрытой школе, у меня нет миллионов в банке, я вообще... не вашего круга. Но я человек, черт бы тебя побрал, человек, ясно?! И ты меня не купила!
Рене сидела, наклонившись вперед, зарывшись лицом в руки и изредка вздрагивая. Теда и самого трясло, и от злости — в том числе на самого себя — и от желания обнять эту худенькую спинку с торчащими лопатками, согреть и защитить. И еще потому, что он сделал то, что поклялся себе не делать — сказал, что любит ее — а она так, кажется, ничего и не поняла...
