Притяжение, будь рядом, когда я умру (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна

Однако в большом и неприветливом мире уже родился маленький: тёплый и уютный ковчег для троих.

Мэтт осторожно высвободил ребёнка из простыни и положил Иве под бок, она обняла кроху обеими руками.

– Покорми, – попросил он шёпотом.

Ива растерялась. Потом собралась с мыслями и только успела подумать о физической боли и о том, что ей нужно уединение, как пальцы Мэтта высвободили её грудь из сорочки и придвинули личико ребёнка поближе. Кроха принялась водить разинутым ротиком, как маленький птенец, пока, наконец, не нашла сосок. Она то ловила его, то вновь теряла, пока, наконец, не присосалась, как следует, причмокивая и прищёлкивая язычком.

– Вот так… – удовлетворённо, с облегчением проговорил Мэтт.

Ива никогда ещё не слышала у него такого голоса. Точнее, никогда в нём не было такой радости. Словно зачарованная, она протянула свободную руку и прижала ладонь к его щеке. Та была покрыта длинной, а оттого уже совсем не колючей щетиной.

Мэтт замер, затем поднял на Иву глаза, и они снова, уже во второй раз за этот короткий вечер, очутились в маленьком ковчеге для троих. Не отводя взгляда, он поцеловал её ладонь.

– У меня, наверное, нет молока, – забеспокоилась Ива.

– Оно будет, – пообещал Мэтт.

Ива кивнула. Почему-то теперь она ему верила.

– Пока хватит и молозива, – облизнув потрескавшиеся губы, заверил её Мэтт. – Главное, почаще прикладывай её к груди – ты сейчас ей очень нужна. Согревай её собой, своим теплом…

– Её?

– Девочка, – кивнул Мэтт.

Ива улыбнулась.

– Господи… у неё же… рыжие волосы! – воскликнула она.

– Да, – с довольной ухмылкой снова кивнул Мэтт.

– Но… как?

– Как? Я же Росси. Росси означает «рыжий», ты не знала?

– Но, ты ведь не…

Она запнулась, а Мэтт в ответ на это только шире улыбнулся.

– Не рыжий? Ещё какой. Смотри…

Он высоко задрал подбородок и ткнул пальцем в пятно рыжих волос то ли на нём, то ли уже на его шее. Теперь, когда его щетина так сильно отросла, клок рыжих волос в его тёмной бороде виднелся очень хорошо.

– Невероятно… – только и могла пробормотать Ива.

– Да, неудобно получилось… – со смешком согласился Мэтт. – Но у меня в роду все девочки рождаются только красавицами!

Он посмотрел на крохотный рыжий комочек, укутанный в чужую серую пелёнку. Мэтт не один видел в нём красоту, Ива тоже видела. Ей казалось, это лучшее, что могла создать природа… или они с Мэттом.

– Эва, мне нужно идти, – вдруг посерьёзнев, сказал он. – Там много живых… под завалами. Ещё очень много живых… Я пойду. Амир там, Бен, даже Луна приехала. И твоя мать… она, как только сможет добраться, тоже будет здесь.

Мэтт положил перебинтованную ладонь на спинку ребёнка.

– Ты только грей её, ладно? Ей нужно твоё тепло. И всё будет хорошо.

Ива скоро его не ждала, однако Мэтт вернулся часа через два, принёс несколько свежих калачей, посыпанных кунжутом и стеклянную бутылку молока.

– Мне сказали, оно настоящее, ещё тёплое. Прости, промышленного не было, и это еле раздобыл.

Ива выпила, потому что дочери требовалось её молоко, а грудь всё ещё была пустой.

Мэтта не было весь остаток дня, всю ночь и весь следующий день, зато пришла Луна. По щекам её катились слёзы, она обнимала Иву и малышку, рассказывая в деталях о том, что творится снаружи.

– Ива…Ива! Он… он… он такой… Он руками, просто руками – инструментов же не найти… Никаких! Нет их ни у кого и не хватает, а он руками гнул вот такие железные прутья! Он руками рыл, рубил бетон топором, он тебя искал, Ива! Он… он, о боже, Ива… Он любит! Он так сильно тебя любит…

Луна завыла в голос. Сквозь её рыдания и всхлипы до Ивы доносились одинокие слова и рваные фразы, вроде: «так любит!», «сумасшедший, он сумасшедший, Ива!», «я такого ещё не видела…».

Успокоившись, Луна побегала по больнице, переполненной людьми, и вытребовала у кого-то для Ивы гардину – так здесь называли шторки, разделяющие пространство между кроватями. На всех их не хватало, переломанные люди лежали не только в боксах, но и в коридорах. Луна настояла, что молодой маме в стране, где много мусульман, просто необходимо отгородиться от мужчин и женщин.

Ночью пришёл Мэтт, лёг рядом с Ивой, обняв одной рукой её и дочь, и мгновенно уснул – Ива поняла это по тому, как изменилось его дыхание. Спал он не более двух часов, на рассвете поднялся и спросил, появилось ли у Ивы молоко.

Молока всё ещё не было. Он снова ушёл, вернулся с продуктами, чайником и тазом. Таз поставил у изголовья кровати.

Глядя на то, что он стал делать дальше, Ива заплакала.

Мэтт уложил дочку на одну свою ладонь, а потом принялся поливать её из чайника.

– Если этого не делать хотя бы время от времени, на её попке может появиться раздражение, которое вылечить в этих условиях будет сложно, – сказал он.

Вытерев дочь насухо и вернув Иве, он попросил её свесить голову над тазом и вымыл её волосы. Ива была бесконечно ему за это благодарна и даже стала чувствовать себя лучше, потому что пыль, сыпавшаяся с её головы на подушку, напоминала ей о смерти.

Ива всё ждала, когда же Мэтт упрекнёт её, закричит: «По какому праву прятала от меня моего ребёнка?», может быть, даже топнет ногой. Но он не топал, не кричал, и не сказал об этом ни слова.

– Тебе ещё нужна моя помощь? – спросил Мэтт.

– Нет, – обманула Ива.

– Я принесу ещё тёплой воды, налью в таз и поставлю рядом. Шторку закрою, а ты сделай, всё что нужно.

Ива покраснела, но кивнула. В последний раз она мылась, когда приходила Луна, и уже очень переживала по поводу инфекций.

Но невзирая на все сложности и трудности, на вопиющий недостаток медицинского внимания, а зачастую и помощи, её тело потихоньку начинало заживать и восстанавливаться. Единственное, что теперь тревожило Иву – это нога, которая, скорее всего, срасталась неправильно. Врачам было не до неё, они спасали в первую очередь тех, кому грозила смерть от травм.

Мэтт снова пришёл под утро, снова лёг рядом и уснул. Почувствовав его рядом, Ива тоже провалилась в сон, причём впервые за долгое время он был крепким и спокойным.

Утром её разбудил Мэтт и снова попросил покормить дочь.

И, о чудо, Ива поняла, что ребёнок не просто таскает её сосок, вытягивая по капельке молозиво, а пьёт большими, крупными глотками, едва поспевая дышать – у мамы, наконец, появилось молоко. От счастья Иве на глаза даже навернулись слёзы.

– Наконец-то, – прошептала она.

– Я же говорил, – тихонько напомнил ей Мэтт. – Всё будет хорошо.

Ива подняла на него глаза, и Мэтт впервые провалился в них целиком и без остатка, потому что ни льда, ни бетонных заборов, отгораживающих Иву от него, в них больше не было. Была благодарность, бесконечная и неудержимая, и кое-что ещё. Это был важный момент для них, для всех троих жителей маленького ковчега: Ивино молоко словно напомнило всем троим, что жизнь продолжается, и всё действительно уже есть и будет хорошо.

В этот же день Мэтт привёз к Иве Каролину, вот уже несколько дней добиравшуюся из Анкары в Хатай. И, конечно, мать вначале утопила дочь и внучку в слезах, а потом заявила, что будет жить с Ивой в этой «палатке» пока та не поправится достаточно, чтобы отправиться, наконец, домой.

Было ещё много слов о баловстве и бесконечной дури, заставившей Иву сняться в таком положении с места и уехать чёрти-знает куда, где не-пойми-как строят дома, которые заваливаются людям на головы, и так далее и тому подобное. Ива была очень рада матери и той помощи, которая пришла вместе с ней, но это означало также и то, что Мэтт больше не придёт к ней ночью.

Неосторожно, не успев спрятать ни своих мыслей, ни чувств, Ива столкнулась с Мэттом взглядом, сразу отвернулась, но он всё равно почему-то улыбнулся – она заметила краем глаза.

Мэтт вернулся под вечер и объявил Каролине, что ей очень повезло – он, наконец, нашёл и снял тёплую комнату, где они с Луной смогут заночевать и даже помыться, поскольку «роскошное» жильё снабжено ещё и душевой.