Ирина Волчок - Тихий омут
Насчет Генкиных деревяшек Вера тёзке тоже соврала. Никаких матрешек Генка не делал, Генка делал удивительные фигурки то ли людей, то ли зверей, то ли пришельцев каких-то. Небедные заказчики стояли в очереди, а на аукционах и вовсе бешеные деньги платили. Генка стал большим мастером — из тех, мода на которых не проходит через несколько лет. Тетя Шура считала, что это — заслуга Веры. И даже не потому, что от армии этого обалдуя уберегла… Нет, и потому тоже. Но с самого начала — потому, что вообще в Становом появилась, да еще как вовремя-то! Ведь первые свои деревяшки Генка как раз в девятом классе стал резать, глупости всякие, ерунду, игрушки для сестренок. А как Вера появилась так сразу и вон чего…
— Ты смотри, — говорила тетя Шура, вытаскивая из кладовки первые Генкины работы. — Нет, ты как следует смотри… Видишь? Это он кошку начинал вырезать, я помню. А получалась ты. А вот на этой доске девчонки попросили вроде как бы картинку вырезать, на стенку вешать. Чтобы стрекоза над цветком летела. Ну, и где ж это стрекоза? Опять ты, хоть и не очень на человека похожа. Но ведь красиво как, ты смотри… А вот это — совсем ты, просто вылитая, хоть и странная маленько. Ты не обижаешься? Ты на меня не обижайся, я, может, чего-нибудь не то говорю, я в этом вовсе ничего не понимаю, а только те, которые понимают, очень Генкины деревяшки ценят, и вот как раз потому, что везде ты… Недавно два подсвечника на заказ резал. Один — будто индианка на голове корзинку со свечой несет, а другой — будто зверек какой-то по дереву карабкается, к свечке подбирается. Ну, вот совсем разные, хоть как суди, разные — и все. А приглядишься — и там, и там ты. А если б тебя не видал, то чего резал бы? Ложки-плошки резал бы, или зверушек каких… Обыкновенных. Кому они нынче нужны? Нет, Верка, хоть как суди, а выходит, что мы тебе всем обязанные. Хоть, конечно, и помешался мой обалдуй на твоей красоте. Да я думаю — пусть, раз не во вред, а на пользу. И тебе это не в обиду. Ведь не в обиду, нет? Да что это я… Тебе, поди, это все равно.
— Все равно, — весело соглашалась Вера. — Меня, как только не дразнили! И мумией дразнили, и пришельцем, и ящерицей… И лягушкой. И стрекозой дразнили. Я привыкла, тетя Шура. Так что пусть Генка хоть креветок с моим лицом вырезает, мне все равно.
Опять врала. То есть — сначала врала. Сейчас-то ничего, сейчас уже почти привыкла. А сначала очень даже не все равно было. Однажды, наткнувшись в каком-то журнале на дюжину фотографий Генкиных деревяшек, — выставка в Японии, подумать только, — Вера так расстроилась, что вместо обычного часа бегала вечером почти три часа, а потом еще и гантелями до изнеможения махала, но все равно долго заснуть не могла. Вот, казалось бы, и с чего ей расстраиваться? Совершенно не с чего. А ведь тогда звериную Аэлиту опять чуть в костер не бросила. Может быть, и бросила бы, да на тот момент костра поблизости не нашлось… А потом — ничего, уже не расстраивалась. Даже когда несколько лет назад, в очередной свой приезд к бабушке, обнаружила на расколотой молнией старой березе деревянную фигурку новой звериной Аэлиты. Звериная Аэлита сидела на толстой ветке, прижавшись к мертвой части расколотого молнией ствола, и смотрела на площадку, укрепленную в развилке дерева. На Веру смотрела. Ну, сидит и сидит, подумаешь. Все равно здесь ее никто не видит. Надо на всякий случай нижние перекладины лестницы, ведущей к площадке, снять, тогда сюда вообще никто не залезет. Хотя и так никто не лез, Тихий Омут все привыкли стороной обходить.
А в этот свой приезд Вера даже обрадовалась, увидев звериную Аэлиту, сидящую на толстой ветке. Даже погладила ее по граненому плечу, тронула пальцем тупой кошачий нос, ласково сказала:
— Привет, подруга. Соскучилась?
Зверина Аэлита настороженно поглядывала на нее из-под опущенных век — длинных, широких, тяжеловатых… Было заметно, что звериная Аэлита давно удрала бы, если бы не срослась намертво со старой березой.
— Ты не меняешься, подруга, — упрекнула ее Вера. — Чего боишься-то? Бояться совершенно нечего. Бери пример с меня. Я ничего не боюсь…
— Ой, девка, как ты изменилась-то! — удивилась тетя Шура, впервые увидев ее этим летом. — А какая красавица стала, ай-я-яй…
— Стала! — возмутилась Вера. — Как будто я и так красавицей не была! Вы, тетя Шура, меня просто забыли. Признавайтесь — ведь забыли, да?
— Как же, забудешь тебя, — рассеянно бормотнула тетя Шура, с радостным изумлением разглядывая Веру. — Тебя забудешь, ага… Была красавицей, была, чего там… Но стала-то какая! Вер, ты либо влюбилась наконец?
— Влюбилась, — бесстрашно призналась Вера. — Как сумасшедшая. Я даже и не думала, что так бывает.
— Замуж-то пойдешь? — озаботилась тетя Шура. — А то ведь по-всякому бывает… Как сумасшедшая, ишь ты… Замуж иди. Детей рожай. А то, что ж это такой красоте пропадать? Пусть и детям достанется.
— И замуж пойду, и детей нарожаю, — уверенно пообещала Вера. — Это дело решенное.
Дело было совсем не решенное. Когда его было решать-то? Да и не думала она об этом. Ни о чем она не думала, каждый день после экзаменов мчась к Сашке в больницу. И в больнице у Сашки ни о чем не думала. Потому что совершенно невозможно думать, когда вся кожа огнем горит, а сердце ухает, как после многочасового марафона, и руки-ноги трясутся, и в глазах темнеет… И Сашка еще смеется, бессовестный. И тоже, похоже, ни о чем не думает.
Или Сашка все-таки думал? Ведь зачем-то он познакомил ее со своей мамой. И с Витькой… Ну, с Витькой — это случайно получилось. А маму он специально задержал, чтобы та Веру дождалась. Мама дождалась, посмотрела на Веру с плохо скрываемым ужасом и дрогнувшим голосом спросила неизвестно у кого:
— А такие разве бывают?
— Нет, — сказал Сашка и засмеялся. И обнял Веру за плечи, бессовестный.
— Бывают, — возразила Вера и тоже засмеялась. И не стала шарахаться от его руки. — У меня бабушка такая же была.
— А мама? — с надеждой спросила Сашкина мать.
— А мама совершенно нормальная, — не думая ни о чем, кроме Сашкиной руки на своих плечах, ответила Вера. — Вообще-то бабушка не со стороны матери, а со стороны отца. Но отец тоже вполне нормальный.
И тогда Сашкина мама тоже засмеялась, очень похоже на Сашку. И на Витьку. И спросила с интересом:
— А что же это тебе Костя не понравился?
— Какой Костя? — не сразу сообразила Вера. — А-а, Константин Дмитриевич, господин Сотников… Да нет, почему не понравился? Просто я его как-то не очень рассмотрела… А что, они с Сашкой, правда, близнецы?
Теперь Сашка с мамой захохотали одновременно, и Сашка торжествующе заявил:
