Дарья Волкова - Падение Рыжего Орка
Отец настоял на том, что они доберутся сами, и Тихон в этом вопросе пошел ему навстречу. Лишь вышел встречать к дверям ресторана.
Отец облачился в допотопный темно-серый, почти черный костюм. На матери было что-то синее в мелкие розовые цветы. Они были такие старомодные, такие родные, что непривычно сильно защемило сердце и даже защипало в глазах. Тихон самолично открыл двери и искоса посмотрел на Виталия. Всему персоналу была даны строжайшие указания, официантов муштровал Тин с утра самолично, а с кухни его выставили — дабы не мешал. Тихон жутко волновался. Так, словно к нему сразу налоговая, санинспекция и ОБЭП до кучи пожаловали. Даже нет — сильнее. Одобрение отца значило гораздо больше всего этого.
Аристарх Петрович, остановившись на входе, оглядел зал. Кивнул удовлетворенно.
— Хорошо тут. Тихо. Спокойно. Солидно, — помолчал и добавил: — Добротно.
— И вкусно, — рискнул немного похвастаться Тин. — Пойдем?
К чаю Тихон выдохнул. Он понял, что отцу понравилось его заведение. Впрочем, Аристарх Петрович и словами на похвалу не поскупился. Немного сказал, но от души. И у Тина так отлегло от сердца, что тут же от облегчения сморозил глупость.
— Батя, на тебе, никак, тот самый костюм, в котором ты…
Тут Тин вспомнил, когда в последний раз видел отца в этом костюме. И замолчал смущенно.
— А что? — отец невозмутимо поправил лацкан. — Хорошая вещь. Шевиот. Нынче так не шьют, верно, матушка?
Серафима Андреевна с улыбкой кивнула.
— Я в этом самом костюме еще Серафиму Андреевну в ЗАГС водил. Английская вещь. Сносу ей нет.
Тихон не смог сдержать улыбку.
— Получается, ты за все эти годы нисколько не поправился?
И, кажется, даже наоборот — костюм сидел на отце немного мешком. Будто велик.
— А чего мне поправляться? — улыбнулся Аристарх Петрович. — Воздержание в пище и активный образ жизни не способствуют накоплению излишков. Это вот ты, Тиша, отъел за годы… щеки-то.
Тин смущенно хмыкнул. Что скажешь? Правда. За то время, что прошло с его ухода из родительского дома, он набрал с десяток килограмм. А то и два. А, может, и три. Он не считал.
— А, с другой стороны, — невозмутимо продолжил Аристарх Петрович. — Какой же ты хозяин заведения, где людей кормят, ежели тощ, как вобла сушеная?
Тихон рассмеялся. Даже не думал. Что спустя столько лет холода в душе он вдруг возьмет — и враз растает. И что так покойно и хорошо с родителями. Так бы и сидел с ними, хоть до утра. И слушал бы рассказы — об их молодости, о своем детстве, о том, как росли София и Лиза, о деде и прадеде.
Но все имеет обыкновение заканчиваться. Даже такие душевные семейные вечера. Но прощаться не хотелось, и Тин вдруг предложил — неожиданно для себя — самому отвезти родителей домой. А что — надо руку в бою проверить. К тому же, что там ехать до той Коломны? Тем более, сейчас, когда пробки все уже рассосались. К одиннадцати точно будут дома.
Его предложение было обсуждено и принято. С одним условием. Обратно он ночью никуда не поедет — останется ночевать у родителей. Да и пусть. Завтра понедельник. Для всех нормальных людей — первый рабочий день. А рестораторы после бурных выходных выдыхают. Вот и Тин выдохнет. Оставив краткие инструкции Виталию, Тихон Тихий покатил в Коломну. Впервые за долгие годы с четким ощущением, что возвращается домой.
И спалось ему в родительском доме крепко и без сновидений — что вообще удивительно. Словно стены старого дома хранили его сон, не позволяя ничему дурному проникнуть.
И Тин позволил себе выспаться. Да что там — он нагло продрых до половины одиннадцатого. Сквозь сон слышал, как орут соседские петухи, как звонят к заутрене в храме, который был совсем неподалеку. Ему, уже десяток лет живущему в Москве, гораздо привычнее было просыпаться если не от будильника, так под соседский перфоратор. Или, если повезет — под Лепса. А звуки этого утра, пусть и непривычные — не помешали. Лишь улыбнулся во сне.
После того, как проснулся, еще позволил себе поваляться в постели. И подумать о Варе. С этого начинался и этим заканчивался каждый его день. Последние дни вообще оставляли ощущение цугцванга. Тин вдруг невесело усмехнулся сам себе, вспомнив, как употреблял это слово к месту и не к месту, когда узнал. А сейчас оно как нельзя лучше отражало его, Тихона, общее настроение. Куда ни кинь — везде клин. Это если по-простому и без выпендрежа. Тин решил, что хватит валяться, встал и побрел умываться и завтракать.
Поздний завтрак — яичницей, как он любит. У деревенских яиц желток темно-желтый, почти оранжевый. Вкусно невозможно, как в детстве. И утренние препирательства с Лизой и серьезные разговоры с Софией — под духовитый чай со смородиновыми листочками. На который подоспел и глава семейства.
И так хорошо, что хоть не уезжай. Непонятно совершенно, почему Тину душно здесь было пятнадцать лет назад. Сейчас же — дышится полной грудью. Не надышаться. Как давно уже не дышалось ему. С того проклятого дня.
— Долго еще киснуть будем, Тихон Аристархович? — вопрос отца прозвучал, как говорится, громом среди ясного неба. Тин едва чаем не поперхнулся.
— Чего?
— С Варенькой когда на мировую идти намерен?
Тихон с шумом выдохнул и отставил в сторону чашку.
— Думаешь, просто?
— Не думаю. А делать все одно надо, — невозмутимо ответил Аристарх Петрович.
Обо всех тех событиях Тихон рассказал отцу сам. В тот день первой, после многолетней разлуки, встречи, когда слова удержать невозможно было, и он ими просто захлебывался. И все рассказал. О чем, может, и стоило умолчать. Но не молчалось тогда, совсем. А, возможно, последствия наркоза. Кто его знает.
— Тишенька… — мать погладила его по руке. — Ну нельзя же так… Во грехе. Если любишь — так чего ждешь? Женись — как положено по людским и божеским законам. Раз такая девушка хорошая.
— Ты-то откуда знаешь? — Тин вздохнул. — Что хорошая?
Тихон бросил косой взгляд на отца. Верил, что у того достало ума все неприглядные подробности не довести до сведения матери. Аристарх едва заметно кивнул.
— Ну так отец говорил, что это дочка Глеба Николаевича. А Глеб Николаевич — такой человек, на которых земля держится. Как же у него может быть дочка плохая?
Железная логика, что тут скажешь.
— Ну, когда свататься сподобишься? — отец явно не намеревался менять тему.
— Да не пойдет она за меня! — он сам поразился, сколько отчаяния прозвучало в голосе. Вместо ожидаемой бравады.
— Спрашивал? — поинтересовался отец деловито.
— Толку? И так знаю, что скажут.
— Ты за других не решай, — отец степенно отпил чаю. — А возьми да спроси. Не переломишься поди.
