Мэриан Кайз - Не учите меня жить!
— Тебе и не нальют, — воинственно откликнулся папа. — Пока не скажешь, что картошка оранжевая.
Мама и папа выжидательно уставились на Дэниэла. Оба одинаково хотели перетянуть его на свою сторону.
— По-моему, она скорее золотистая, — после некоторого раздумья изрек он, будучи по натуре дипломатом.
— Нет, оранжевая!
— Золотистая, — со вкусом повторила мама.
Дэниэл ничего не говорил. Он, казалось, предпочел бы провалиться сквозь землю.
— Ну, хорошо же, — зарычал папа и грохнул кулаком по столу, отчего подпрыгнули тарелки и зазвенели ножи с вилками. — Тяжко с вами договориться. Золотисто-оранжевая — вот мое последнее слово. Не нравится — не соглашайся, но в несправедливости меня не обвинишь. Дайте парню выпить.
Не прошло и пяти минут, как папа снова развеселился. Обед творил с его плохим настроением настоящие чудеса.
— Знай ешь рыбные палочки, — восторженно заявил он, с улыбкой обводя взглядом стол — А ведь тут еще целых шесть штук. Гляньте-ка, — восхищенно продолжал он, поднимая вилку с надетой на нее целой рыбной палочкой и поворачивая ее, чтобы рассмотреть со всех сторон, — какая красота. Произведение искусства. Университетского образования мало, чтобы как следует приготовить хоть одну такую палочку.
— Джемси, не делай из своего обеда выставку, — сказала мама и, как всегда, испортила все веселье.
— Встретиться бы с этим капитаном Бердом, что нарисован на этой коробке, пожать ему руку и поздравить с хорошо сделанной работой, — продолжал папа. — Я бы не отказался. Может, его пригласят в шоу «Это ваша жизнь». Как по-твоему, Люси?
— По-моему, папа, такого человека на самом деле нет, — хихикнула я.
— Нет? — удивился папа. — Да быть такого не может! Ему бы следовало присудить Нобелевскую премию, — не унимался папа.
— …Нобелевскую премию? За что это? — язвительно поинтересовалась мама.
— За рыбные палочки, естественно, — с изумленным видом ответствовал папа. — Как думаешь, Конни, какую еще Нобелевскую премию я могу иметь в виду? Не по литературе же? Что я, по-твоему, таких вещей не понимаю?
Тогда мама негромко рассмеялась, и они с папой как-то странно переглянулись.
После обеда, когда была убрана посуда, папа отправился обратно в свое кресло в углу, а мы с мамой и Дэниэлом остались за столом пить чай. Чая пришлось выпить целый океан.
— Наверно, нам пора, — беззаботно заметила я примерно в половине одиннадцатого. Предыдущие полчаса я собиралась с силами для этого предложения, зная, что с мамой такое легко не пройдет.
— Как, уже? — взвизгнула она. — Но вы ведь только пришли!
— Уже поздно, мам, а пока я доберусь до дома, будет ночь глубокая! Я не высплюсь.
— Прямо не знаю, что с тобой, Люси. В твоем возрасте я могла после работы танцевать всю ночь напролет, до самого рассвета.
— Таблетки с железом, Люси, — крикнул из угла папа, — вот что тебе нужно. Или… как там называется та, другая штука, которую принимают молодые, чтобы были силы?
— Не знаю, папа. Гематоген?
— Нет, — проворчал он. — Что-то еще.
— Нам действительно пора. Правда, Дэниэл? — твердо сказала я.
— Пожалуй, да… — промямлил он.
— Вот, вспомнил! Кокаин! — радостно возопил папа. — Сходи в аптеку, купи себе дозу кокаина, и запрыгаешь по дому, как мячик!
— Нет, папа, не думаю, — усмехнулась я.
— Почему это? — возмутился он. — Что, кокаин тоже запрещен законом?
— В самую точку, папа!
— Безобразие какое! — загремел папа. — Эти законники вертят нами, как хотят, обрушивают нам на голову все подряд — налоги плати, это нельзя, то запрещено! Повредила бы тебе время от времени капля кокаина? Совсем сбрендили, крючкотворы проклятые!
— Почему бы тебе не остаться на ночь? — перебила его пламенную речь мама. — В твоей комнате постелено.
При одной мысли об этом я пришла в ужас. Остаться под ее кровом? И чувствовать себя, как в западне? Как будто я отсюда так и не сбежала?
— Нет, мама, спасибо, но Дэниэлу нужно домой, а мне с ним по пути, так что я тоже поеду, чтобы не одной…
— И Дэниэл мог бы остаться, — возбужденно предложила мама. — Переночевать в комнате у ребят…
— Огромное спасибо, миссис Салливан.
— Конни, — поправила она, наклонясь к нему через стол и кладя руку ему на рукав. — Называй меня Конни, а то как-то глупо получается: ты такой взрослый, а до сих пор говоришь мне «миссис Салливан».
Боже правый! Она вела себя так, словно… флиртовала с ним! Меня чуть не стошнило.
— Огромное спасибо, Конни, — повторил Дэниэл, — но я лучше поеду домой. У меня встреча очень рано с утра…
— Ну, если так… Я далека от того, чтобы совать палки в колеса технического прогресса. Но ты ведь скоро приедешь навестить нас?
— Разумеется, с удовольствием.
— Может, следующий раз оба и ночевать останетесь?
— А, так я тоже приглашена? — съязвила я.
— Люси, — поморщилась мама, — тебя я всегда жду без приглашения. Как ты с ней ладишь? — обратилась она к Дэниэлу. — Обидчивая, ничего ей не скажи.
— Да ничего, нормально, — промямлил он. Врожденная вежливость вынуждала его соглашаться с мамой, а врожденное чувство самосохранения подсказывало, что сердить меня опасно для жизни.
Тяжело, наверно, быть Дэниэлом, подумала я. Чувствовать, что надо пытаться угодить всем сразу. Проявлять дружелюбие и сочиться обаянием двадцать четыре часа в сутки — от этого же с ума можно сойти.
— Кто бы другой поверил, только не я, — колко проронила мама.
— Гм, а не вызвать ли нам такси? Можно позвонить? — спросил Дэниэл, спешно меняя тему.
— И на метро прекрасно добрались бы, — возразила я.
— Уже поздно. И мокро.
— И что?
— Плачу я.
— Уговорил.
— На нашей улице есть вызов такси, — сказала мама. — Если вам так горит ехать, я сейчас туда позвоню.
Сердце у меня ушло в пятки. Постоянно менявшийся персонал диспетчерской по вызову такси на нашей улице состоял из афганских беженцев, соискателей политического убежища из Индонезии и ссыльных алжирцев, из которых никто не говорил ни слова по-английски, и, судя по их ориентации на местности, только что прибывших в Европу. Я искренне сочувствую их тяжелым жизненным обстоятельствам, но мне хотелось бы добраться домой не самым кружным путем и желательно без случайных заездов в Осло или Стокгольм.
Мама повесила трубку.
— Через пятнадцать минут будет машина.
Мы опять сели за стол и стали ждать. Обстановка была натянутая, все пытались делать вид, что эти пятнадцать минут ничем не отличаются от прошедшего вечера, что мы счастливы побыть здесь еще и не вслушиваемся в каждый шорох за входной дверью, дабы не пропустить скрип тормозов. Никто не разговаривал. Я, например, просто не могла придумать, какую бы чепуху сказать, чтобы ослабить напряжение.
