Кэтрин Скоулс - Львица
— Когда вы только приехали, я вам сказал, что не люблю пускать сюда туристов. Это сбивает с толку животных, а у меня здесь не зоопарк. Но мне довольно часто пишут разные люди, предлагают помощь и просят разрешения посетить питомник. Большинство из них, конечно же, не приезжает. Но бывают исключения. Моим последним гостем была Элизабет — симпатичная молодая американка. Она прожила тут несколько месяцев, занималась счетами и писала отчеты спонсорам, которые поддерживают мою работу. До нее у меня был полный бардак с этим, и она привела в порядок все бумаги.
На лице у Джорджа появилось нежное выражение. С таким же точно видом он вспоминал Мойо. Эмма подумала о кудрявой девушке на фотографиях, которые она видела в столовой, и решила, что Джордж наверняка говорит о ней.
— В истории Элизабет был один грустный момент. Когда она приехала, у нее был довольно потерянный вид. А потом, уезжая, она сказала, что львы вылечили ее. И я не сомневался, что так оно и есть, ибо она выглядела совершенно другим человеком. Это лишь один пример. — Джордж перевел дыхание и посмотрел на Эмму. — Львы притягивают людей. Никто не попадает сюда случайно.
Эмма чувствовала себя так, как будто с нее содрали защитный покров. Ей казалось, что Джордж знал про нее все и догадался, что она, как и Элизабет, переживала нелегкий период в жизни.
— Ну, у нас совсем другой случай, — заявила она. — Нас привела сюда Энджел.
— А девочку привела Мойо…
Джордж пристально посмотрел на Эмму. Глядя в его выцветшие голубые глаза, она почувствовала, как что-то переворачивается в глубине ее естества. Как будто земля начала двигаться под ее ногами. Она почувствовала легкую дезориентацию, и от этого ей стало не по себе. Ей даже захотелось схватиться за ветку рядом стоящего дерева, чтобы удержаться на ногах.
Джордж улыбнулся краешком губ и пошел по своим делам. Послышался звук открывающейся жестянки, из которой распространился медово-изюмный аромат табака.
Эмма склонила голову над большой неровной картофелиной, которая была у нее в руках, и специальным ножом принялась срезать тонкие полоски фиолетовой кожуры, обнажая белую мякоть. Что-то было умиротворяющее в том, как изменялся цвет овоща под ритмичными движениями ее рук. Эмма работала не спеша — расслабленная атмосфера питомника начинала проникать в нее. Ей нравилось чувствовать тепло солнечных лучей у себя на спине и слышать мелодичное воркование птиц в кустах. Откуда-то из-за столовой раздался петушиный крик, но какой-то нерешительный, будто петух пока еще не проснулся. Мойо вместе с львятами отдыхала в тени. Джордж, Дэниэл и Ндиси возились возле старого «лендровера», на котором они ездили вчера. Из-под поднятого капота доносилось звяканье гаечных ключей, но в движениях мужчин не было спешки. Энджел сидела рядом с Эммой и занималась своим вязанием. Конец шарфа уже почти касался ее колен.
Эмма посмотрела на девочку. Светлая прядь ее волос спускалась по щеке, и ее кончик пропадал в уголке рта. Эмма с ностальгией вспомнила, как в детстве тоже любила сосать кончики волос. Энджел подняла голову, словно почувствовала на себе взгляд Эммы.
— Спасибо за то, что постирала мою одежду, Эмма. Это было очень мило с твоей стороны.
— Пожалуйста, — ответила Эмма, удивленная таким вежливым обращением.
Образ Лауры, как матери, не навевал мысли о том, что она старалась приучить дочь к такого рода социальным изыскам. Но затем Эмма вспомнила, что Энджел выросла в Африке, где вежливость присутствует во всех сферах жизни.
— Я могла бы сделать это и сама, — добавила девочка. — Я умею готовить и убирать. Еще умею ремонтировать одежду. У сестер милосердия я помогала шить распашонки для больных деток.
— Сестры милосердия… — задумчиво повторила Эмма. — Это больница?
Энджел кивнула.
— Она находится в деревне со смоковницами. Это там, где я родилась.
— И вы там жили? — осторожно поинтересовалась Эмма.
— Нет, мы приезжали туда только в тех случаях, когда нам нужны были лекарства. У нас не было постоянного дома. Мы все время путешествовали и навещали людей, которые умирали от рака, СПИДА и других болезней. Они жили в деревнях, где нет ни докторов, ни больниц. У них были только мы.
— И ты помогала маме?
Энджел кивнула.
— Я отсчитывала таблетки, подавала больным воду. Умывала их и пела им песни. Мы старались всегда находиться рядом с больным. В этом была наша работа.
От удивления Эмма раскрыла рот. Эта девчушка не только жила рядом с матерью, работавшей в африканской глуши, но была ее коллегой! Она представила, как маленькая девочка трудилась бок о бок с Лаурой, помогая людям на последних стадиях болезни и оставаясь с ними даже перед лицом смерти. Время от времени Эмме приходилось бывать в хосписах в связи с исследованием, но даже в условиях современной медицины она порой становилась свидетелем достаточно тяжелых сцен. Ей страшно было подумать, что могла видеть Энджел в бедных африканских хижинах.
— Тебе не было страшно? — спросила Эмма, внимательно вглядываясь в лицо девочки, как будто на нем обязательно должны были остаться следы тех страданий, свидетелем которых она была.
— Иногда. Но когда это происходит, нужно просто оставаться смелым. В любом случае я нужна была маме. Работы было очень много. Иногда мы сами делали нужные нам лекарства. От морфия бывает запор, а таблеток от него у нас никогда не имелось. Но можно высушить семечки папайи и мелко их растолочь. Они очень хорошо помогают. Еще можно сделать лекарство из плюмерии[4]. Некоторые особые растения мы брали у лайбонов.
Эмма слушала и не верила своим ушам. Энджел рассказывала с такой непринужденностью, легко вставляя медицинские термины и даже не осознавая, до какой степени все, о чем она говорит, не укладывается в рамки нормальной жизни. Эмме снова захотелось осудить Лауру за то, что она ставила на первый план работу, вместо того чтобы быть прежде всего матерью. Но затем она подумала о страданиях тех людей, которым помогала Лаура, имея на руках маленькую дочь, и ее мнение изменилось. Эмма вспомнила лицо Дэниэла, когда он рассказывал о страданиях Лэлы. Она представила себе их крохотную малышку — серую и беспомощную. Она подумала о своей собственной матери, которая пожертвовала жизнью, пытаясь спасти людей от трагической смерти. В этом смысле у нее было немало общего с Лаурой. Должна ли была Сьюзан поставить на первое место благополучие Эммы? Следовало ли Лауре сделать такой же выбор в пользу Энджел? Скольких смертей стоит счастье одного ребенка? Эмма покачала головой. На этот сложный вопрос вряд ли отыщется ответ. И вообще, в чем измеряется счастье? Эмма вспомнила о том, как Энджел все время повторяла «мы» и «наша работа», и в этих словах ясно чувствовалась гордость. Эмму накрыла волна зависти. Как же здорово было матери и дочери вместе переживать столь сильные эмоции! С одной стороны — радость и восторг, а с другой — трагедию и боль. Она почувствовала невероятную тоску, внезапно осознав, что именно благодаря этим воспоминаниям будущее Энджел будет совершенно не таким, как у Эммы. Годы тесного общения и постоянного контакта с матерью — это как раз то, чего была лишена Эмма.
