Джуди Кэролайн - Мэгги и Джастина
В театре приближалась премьера. Собственно, театральный сезон уже закончился, однако некоторые спектакли еще шли, а работа над пьесой «Девственница в объятиях грешника» подходила к концу.
Иногда Джастине позванивала ее прежняя гримерша, которая сейчас работала с Констанцией Шерард. Судя по ее рассказам, Клайд был в восторге от новой исполнительницы. Каждый день по несколько раз он повторял, что эта премьера в его театре станет гвоздем театрального сезона в Лондоне.
Похоже, что эта Констанция Шерард действительно была хорошей актрисой, потому что Джастине было известно — если Клайд чувствует удачу, он звонит об этом на каждом углу.
Иногда позванивал Марк Симпсон. Его оценки театрального дара Констанции Шерард были более сдержанными, однако, зная Марка, Джастина могла ни секунды не сомневаться в том, что и он вполне удовлетворен работой с новой партнершей. Марк часто приглашал Джастину посетить репетиции, однако она каждый раз отказывалась. У нее не было никакого желания наблюдать за тем, как юная особа с большими ангельскими глазами роет ей могилу.
Однажды после звонка Марка, когда был еще не слишком поздний вечер, Джастина сидела в кресле у окна и, задумчиво подперев ладонью подбородок, смотрела на город.
Воздух был полон влажной мягкости. Джастина открыла окно и, глубоко вдыхая свежий воздух, разглядывала изрезанную линию горизонта. Совсем недавно прошел дождь, и стекла окна с внутренней стороны были покрыты едва видным налетом. Кое-где вдали омытые ливнем здания блестели, словно полированные металлические зеркала. Ряды чистеньких и опрятных домов с бледными фасадами среди крыш казались бельем, разостланным на траве лугов.
Солнце еще не зашло, и над городом было светло.
Молочно-белое сияние сквозило и закрыло тучи еще туманившей город дымкой. Тучи постепенно уходили, и над городом чувствовалась несмелая веселость — кое-где небо было готово рассмеяться. После бурного порывистого ливня улицы вновь ожили и зашумели. Рассекая колесами лужи на мостовых, по Парк-Лейн катились автомобили; прохожие, весело перебрасываясь между собой шутками, не спеша гуляли вдоль богатых фасадов домов. Зонтики закрывались, укрывавшиеся под деревьями прохожие перебирались с одного тротуара на другой среди разливов луж, постепенно стекавших в отверстия водостока.
И вдруг тень, постепенно разраставшаяся на горизонте, заставила Джастину поднять голову. Она ощутила над собой веяние распростертых крыльев гигантской птицы.
Сначала она не увидела ничего, небо оставалось чистым. Но вот из-за угла крыши выплыло темное пятно, расширилось, охватило небо. Это была новая туча, принесенная яростно налетевшим западным ветром. Свет быстро померк, город стал темным в мертвенно-бледном озарении, окрасившем фасады домов в тона старой ржавчины. Почти тотчас же начался дождь.
Улицы снова вымерли. Зонтики прохожий выворачивались наизнанку, гуляющие метнулись кто куда, разлетелись, как соломинки. Какая-то пожилая дама обеими руками удерживала развевавшийся в стороны плащ, в то время как дождь мощной струей, словно из водосточной трубы, поливал ее сверху. По неистовому бегу дождевого потока, ринувшегося на Лондон, можно было проследить полет тучи. Полоса дождя неслась вдоль Темзы, словно лошадь, закусившая удила. Водяная пыль с невероятной быстротой мчалась белым дымком у самой земли.
Пронесшись по пригородам, дождь ворвался в короткие извилистые улочки Сити, одним прыжком заполнил обширное пространство, пустые площади, безлюдные перекрестки. В несколько секунд за этой все более уплотнявшейся тканью город побледнел и как будто истаял, словно от глубокого неба до земли вкось задернулся занавес. Поднимались пары, плеск дождя, все нарастая, ревел оглушительным шумом перетряхиваемого железного лома.
Ошеломленная этим грохотом, Джастина немного отодвинулась. Ей казалось, что перед ней выросла белая стена, но ей вдруг захотелось прикоснуться к этому дождю. Опершись на подоконник, Джастина вытянула руку, чтобы ощутить, как тяжелые холодные капли разбиваются о ее ладонь.
— Ливень, Ливень…
Дождь напомнил ей о Лионе. Ливень… Так ласково любила называть его она. Наверное, больше никому в голову бы не пришло так исказить его имя. А может быть, пришло. Может быть, у него все-таки кто-то есть. Почему же он так редко стал приезжать в Лондон с тех пор, как они поженились? Неужели во всем виновата загруженность делами? А может быть, раньше она просто не обращала внимания на то, что видятся-то они не так уж и часто. Да, она встречала его раз в месяц, и ей казалось это вполне достаточно. Потом встречи были чаще: раз в две недели, раз в неделю. Но ни разу не бывало такого, чтобы она видела его каждый день. Да, он не хотел брать ее с собой в Германию, и это ее вполне удовлетворяло. Она была твердо намерена продолжать театральную карьеру до тех пор, пока ее будет притягивать сцена.
Но вдруг все кончилось. И с чем же она теперь осталась? Театра нет, муж есть, но только формально. Каждый раз, когда он особенно нужен, его нет рядом. Каждый раз, когда она особенно страдает от одиночества, он где-то далеко-далеко, и нет никакой возможности увидеться с ним, обнять его, поцеловать, прижаться к его широкой крепкой груди, положить голову на плечо.
Только сейчас Джастина начала понимать, что чувствовала ее мать, когда, глубоко любя Ральфа де Брикассара, она была вынуждена проводить долгие дни, недели и месяцы вдали от него. А ведь ей наверняка было труднее. Джастина хотя бы замужем, а Мэгги вынуждена была смириться с тем, что ее возлюбленный посвятил свою жизнь служению Богу. У Мэгги вообще не было никаких шансов на то, чтобы хоть когда-нибудь в будущем соединиться с ним супружескими узами.
Джастине повезло больше. Она была замужем и уже хотя бы таким образом могла реализовать свое чувство. Правда, так же как, Ральф был предан Богу, Лион целиком захвачен политикой. С тех пор как он оставил бизнес, все его мысли были посвящены только этой пожилой даме.
От этих мыслей сердце Джастины сжималось несказанной тоской, ей становилось больно, и, стараясь отвлечься, она снова и снова смотрела на высившийся перед ней город.
Дождь редел. Закрывавшая Лондон завеса местами становилась прозрачной. Первым проглянул шпиль Святого Мартина, легкий и зыбкий среди сверкающего трепета ливня. Потом из отхлынувшего потока стали вырисовываться кварталы. С крыш лила вода. Город, казалось, вновь выступил из наводнения, хотя широкие разливы воды еще наполняли улицы туманом.
Но вдруг сверкнуло пламя — сквозь ливень прорезался солнечный луч. Тогда на мгновение грустные складки на лице Джастины разгладились, и сверкнула улыбка.
