Мария Барыкова - Тайна семейного архива
Иногда они шли в какое-нибудь дешевое кафе на пустынной улочке, где пьют стоя, а вокруг неодобрительно косятся грязноватые и красноносые, как говорил Сергей, «маргиналы». Сергей заказывал ей подобие кофе с подобием пирожного, а себе – бутерброд и рюмку водки. Появлявшиеся после этого слова становились не радостней, а пронзительней и печальней, и, глядя в ждущие глаза Кристель, он говорил о том, что она ничего не понимает, что дело вовсе не в сути, а во вкусе, в длящемся несовершенстве этих серых, бесплодных, ничем не кончающихся дней. Большое лицо его то расцветало мечтательной улыбкой, то хмурилось, словно он вспоминал о чем-то неприятном и стыдном.
Так проходили дни, тягучие, ненасыщаемые. Однажды утром Кристель с ужасом увидела, что городские деревья начали желтеть, а под ногами сиротливо зашелестели сухие листья. Ей, привыкшей к тому, что в Эсслингене такое происходит не раньше октября, это показалось дурным предзнаменованием. И, заставив себя не дожидаться звонка, она сама набрала номер Елены. Ничуть не удивившись, та ответила, что документы будут готовы никак не раньше, чем через две недели и что девочка вполне пришла в себя.
– Все же вам было бы неплохо появиться у нас еще несколько раз перед отъездом, вы же знаете, они как зверьки, их нужно приучать к себе постепенно. Сейчас девочка очень привязалась к Сергею, он вообще удивительно умеет ладить с детьми и животными, но поедет-то она с вами. Словом, жду вас.
Кристель чувствовала, что не может идти туда и смотреть в ясные глаза той, которую они обманывали, но и длить это состояние неопределенности, паутины недоговоренностей у нее больше не было сил. «Неужели они все так живут? – пытаясь найти опору в чем-нибудь внешнем, спрашивала она себя. – Но тогда странно, как эта огромная страна еще не развалилась окончательно… Как они создали такую культуру… Как он сам смог стать таким знающим, таким необыкновенным… Почему, почему он вязнет в этом болоте? Может быть»… – и тут она с беспощадной ясностью поняла, что если у нее и есть какой-нибудь шанс получить его, то он заключается только в том, чтобы увезти его отсюда, увезти из этого города морока, где архитектура не соответствует природе, день – ночи, и слова – делу. Увезти как можно быстрее, пока она сама не отдалась затягивающему ритму, ни к чему не обязывающему, ни к чему не ведущему…
В первый раз Кристель задумалась над словами седого нациста с молодыми глазами: эта страна, как колоссальное теплое лоно, втягивала в себя всех и вся, перемалывая или убаюкивая, способ уже не имел значения. Ей стало страшно, страшно даже не оттого, что и она может стать такой, как они, но оттого, что ей придется играть роль мужчины. Кристель, при всей ее решительности, ясности ума и любви к определенности, все же была подлинно женственна, женственна по природе, женственна, благодаря своему нежному, отзывчивому телу, своей жаждущей творить добро душе…
На следующий же день она попросила Сергея отвезти ее куда-нибудь за город.
– Я не придумываю, я действительно очень устала от ваших камней. Не забывай, что мы живем совсем по-другому… И, знаешь, я ведь до сих пор так и не видела этот ваш Петровский двор, там, где фонтаны… Прошу тебя.
В трубке усмехнулись.
– Ну, разумеется, не Царское и не Ладога, а именно разнемецкий Петергоф. Ладно, я покажу тебе место куда более немецкое, чем эти декорации. На велосипеде ездишь?
– Конечно! – удивившись вопросу, подразумевавшему, что можно и не уметь этого делать, ответила Кристель.
– Возьми у Сашки, у нее точно есть, – задев уколом ревности, продолжал Сергей, – а я сейчас заеду к Кольке, заберу Алису, все равно псина сидит без толку дома, и встречаемся через час, где обычно.
Сандра, оказавшаяся на счастье дома, полезла на высокие антресоли, в которых вполне можно было устроить еще одну комнату, и через десять минут поисков спустила на пол покрытое пылью чудовище образца шестидесятых.
– Вот! – с гордостью сказала она. – Это мой, мне его подарили на тринадцать лет, до сих пор ездит.
Кристель с опасением провела рукой по облупившейся краске рамы и кое-где покрывшемуся ржавчиной рулю. Из-под рыжего мужского седла торчала грязная пакля.
– Ничего, зато он прошел такие испытания!.. – Сандра весело рассмеялась, и снова необъяснимая ревность на секунду сжала сердце Кристель. – Ну, счастливого пути! Наши пригороды, пожалуй, самое лучшее место для выяснения отношений, – вздохнула она, в очередной раз поразив Кристель способностью к провидению. – Дерзай!
* * *Кристель долго стояла у метро и, отгороженная от толпы стеной языкового непонимания, пыталась угадывать смысл происходящего. Дул постоянный в этом городе ветер, отчего гул толпы становился еще неразличимей. Кристель казалось, будто она попала в воронку, и вода, кружась, уносит ее все глубже и глубже. Люди смеялись, целовались, встречались, на их место приходили другие, а она все ждала, присев на ступеньки, совершенно одинокая, и ветер с каждой минутой все дальше и дальше уносил ее решимость.
Горячий собачий язык обжег ей висок. Едва не выронив велосипед, Кристель вытерла лицо и увидела Сергея с мечущейся, как рыжий бес, Алисой на поводке и таким же, как у нее, старым, только побольше, велосипедом. К ее удивлению, на нем был вовсе не костюм для езды, а все те же линялые джинсы и кожаная куртка.
– День как по заказу, – улыбнулся он. – Алиса, балуй,[36] – остановил он собаку тоном заправского охотника, и они двинулись в очередной молчаливый путь без начала и конца. Кристель давно уже не замечала ни переполненных электропоездов, ни невероятного количества нищих, их наполнявших, ни переходящей все границы разговорчивости русских, проявлявшейся, как только они оказывались хотя бы на самое короткое время в замкнутом пространстве. Сергей немедленно вступил в разговор с каким-то стариком, восхищавшимся собакой, улыбался, гладил Алису, и Кристель с завистью видела, что ему легка и приятна беседа, что он естествен и хорош в этом ни к чему не обязывающем разговоре с неопрятным человеком, которого видит первый и последний раз в жизни. «Но почему со мной он никогда не бывает так… раскрепощен, так искренен? Неужели только потому, что я иностранка? – она вспоминала, с каким безразличным, но настороженным видом он говорит с Сандрой, с Еленой. – Наверное, они все здесь так… несвободны. Тем более я должна сделать так, чтобы он жил не здесь».
Они вышли в пустынном месте, и пронзительно-тревожный гудок скрывшейся вдали электрички был последним звуком цивилизации. Какая-то старушка, сидя на ящике, разложила перед собой на расстеленной выцветшей газете непонятные деревяшки. Кристель подошла ближе и не могла удержаться от вздоха радостного удивления: на земле лежало несколько самодельных украшений из дерева, светлая древесина смеялась коричневыми пятнами, и ее, теплую даже на взгляд, хотелось приложить к телу и носить.
