Марта Кетро - Солнечное настроение (сборник)
– А давно мы здесь? Как же там Чижик один? Ой, давай собираться скорее, стыд какой, ребенка бросили…
– Вокруг Чижика там целый хоровод, – сказал Игорь, не выпуская ее из рук. – Ничего с Чижиком не случится. Давай мы еще немножко здесь задержимся? И квартиру ты так и не посмотрела…
Посмотрев квартиру, Ольга еще немножко поплакала – потому, что у нее есть своя квартира, и потому, что всю жизнь она мечтала поселиться в своей квартире вместе с мамой, и потому, что своя квартира, оказывается, ей совсем не нужна… И еще потому, что это было совершенно новое для нее ощущение – не бояться плакать, не скрывать слез.
Наверное, Инга Максимовна все-таки была права – Ольге понравилось плакать. Во всяком случае, она за всю свою прежнюю жизнь не плакала столько раз, сколько раз могла заплакать по самым вздорным поводам и вообще без повода в первые дни новой жизни. В гостях у Галки, рассказывая о переменах в судьбе, Ольга поплакала скорее за компанию с Галкой – та ревела в три ручья и почему-то просила не забывать ее. На свадьбе слегка прослезилась потому, что Инга Максимовна приказала ей надеть фату, и потому, что на высоких каблуках было страшно ходить. Потом время от времени она плакала из-за вечной войны между Шуркой и Сашей-маленьким – от огорчения; из-за того, что Шурка обстригла свои крашенные рыжие патлы и опять стала жгучей брюнеткой – на этот раз от радости; из-за того, что у Чижика оказался музыкальный слух, а Ольга не могла научить ее играть на пианино – сама не умела… Да, признавалась она себе, ей нравилось плакать. И не сам процесс, а поведение Игоря, присутствующего при этом процессе. Когда она плакала, Игорь всегда очень вдумчиво расспрашивал о причине слез, заглядывал ей в глаза своими черными смеющимися глазами, заботливо вытирал ей нос первой подвернувшейся тряпкой – собственной майкой, шторой, банным халатом, – предлагал самые неожиданные методы утешения… И в конце концов она начинала смеяться, и он смеялся, а когда она однажды спросила, почему он не сердится из-за ее частых слез, он серьезно ответил:
– Ты просто не знаешь, до чего ты красивая, когда плачешь. На твоем месте любая баба ревела бы не переставая.
А когда она расплакалась, получив новый паспорт, в котором было написано «дочь – Серебряная Анна Игоревна», Игорь не утешал ее, не смешил и ни о чем не расспрашивал.
– Оленька, – сказал он, жалобно сморщившись, – можно я тоже немножко поплачу?
– Нет! – испугалась Ольга. – Не надо, пожалуйста! А то я вообще никогда не остановлюсь!
– Ладно, не буду, – согласился Игорь, схватил с дивана какую-то тряпку и вытер глаза. – Фу, черт! Что это такое? Волосы какие-то…
– Вообще-то это Муськина постель, – сказала Ольга, и все опять кончилось смехом.
Как ни странно, Анне тоже нравилась плачущая Ольга. Анна обожала утешать маму, то снисходительно объясняя, что никаких причин для слез нет, то свирепо обещая разобраться с обидчиками. Катерина Петровна по поводу Ольгиных плачей философски заметила: значит, клапан туго зажат был, вот раньше и не отревелась. А Инга Максимовна искренне считала, что Ольга слишком уж сдерживается, любая баба ревет гораздо чаще, да при том еще и орет. А тут – тишина, покой, порядочек… И все смеются.
И так проходили дни, недели и месяцы, и целый год прошел – целый год счастья! Целый год Чижика, и Игоря, и Шурки, и кошки Муськи, и всех-всех-всех, кто был теперь ее семьей, ее частью, смыслом и оправданием ее жизни… И ничего она не хотела менять, и ни о чем большем не мечтала – куда уж больше-то? У нее было все.
– Точно, уже больше двух месяцев, – буднично сказала Любаша, что-то быстро записывая в ее карточке. – Надо думать, в начале апреля родишь.
– Я? – Ольга почувствовала, как сердце затрепыхалось осиновым листом.
– А кто же еще? – Любаша подняла нос от бумаг, поправила сползающие очки и уставилась на Ольгу с недоумением. – Ты, мать, вопросы задаешь какие-то… неожиданные, я бы сказала. Кто у нас беременный? Ты. Ну вот, тебе и рожать придется.
– Мне рожать придется.
Как только она сказала это вслух – так тут же и поверила, что это правда, и будто что-то вспыхнуло в ней, не как электрическая лампочка, а как живая тоненькая свечечка, маленький слабый огонек, но это эфемерное тепло как-то сразу согрело ее всю, и его призрачный свет как-то по-новому осветил всю ее жизнь.
Ольга шла домой, бережно неся в себе эту драгоценную каплю тепла и света, и улыбалась всю дорогу до дому, и с той же улыбкой сообщила Игорю:
– Мне рожать придется. В начале апреля, наверное.
И привычно шагнула в кольцо его рук, обнимая его за талию и прижимаясь щекой к его груди. И вдруг почувствовала, как он напрягся, подняла лицо, удивленно заглядывая ему в глаза… И увидела в его глазах панику.
– Как это? – испуганно спросил Игорь. – Ты же говорила – не будет детей!
Огонек внутри Ольги дрогнул и съежился, и она разжала руки, шагнула назад, еще не успев удивиться или испугаться, совершенно инстинктивно отстранилась, стремительно возводя вокруг себя защитный барьер, чтобы остаться в спасительном одиночестве. Но Игорь не дал ей отгородиться, он обнимал ее еще крепче, и что-то быстро говорил, и постепенно до нее дошел смысл его слов.
– Господи, как я боюсь… – говорил Игорь, и сердце его билось как сумасшедшее. – Тебе же опасно рожать, я знаю… Глазки после операции… Оленька, как я счастлив, ты бы знала! Я сволочь и эгоист, можешь меня стукнуть, но как я рад… И я боюсь ужасно. Я, кажется, сейчас в обморок хлопнусь.
Ольга подумала, что и сама должна бояться, но почему-то ничего не боялась, не думала ни о глазках после операции, ни о возможной наследственной слепоте, была, как ни странно, безмятежна и точно знала, что все будет хорошо. Все будет просто замечательно, а девочка будет похожа на Игоря.
Она так и сказала:
– Обе дочки на тебя похожи. Это хорошо, счастливыми будут.
– А может, сын? – спросил Игорь.
– Можно, – согласилась Ольга. – Но не сразу, ладно?
– С ума я с тобой сойду, – пожаловался Игорь. – Не пугай меня так.
И все это время до рождения дочки Игорь сходил с ума, смеша Ольгу своими страхами, своей осторожностью с ней, своими оптовыми закупками совершенно ненужных детских одежек и игрушек, своей свирепой готовностью защищать ее от… всего! А Ольга жила себе как живется, почти все время проводила с Чижиком, потому что нужно уже было к школе готовиться, много ела, сладко спала, ходила в гости к Галке, слегка пожучивала разленившуюся на втором курсе иняза Шурку, время от времени любовалась в зеркале своим растущим животом и никогда не плакала. Зато полюбили плакать Инга Максимовна и Катерина Петровна. Инга Максимовна приезжала к ним в это время часто, но была в эти визиты не такая шумная, как раньше, следила за Ольгой тревожным взглядом, а уединившись с Катериной Петровной в кухне, обязательно пускала слезу. Катерина Петровна тоже хлюпала и вздыхала, и так они могли проводить вдвоем часы. Ольга точно знала, что обе они с восторгом и надеждой ждут прибавления семейства Серебряных, а остальные причины их расстройства ее нисколько не волновали. Ее вообще сейчас ничего не волновало, кроме успехов Чижика, но с Чижиком все было хорошо, так что и здесь волноваться было не о чем.
