Свет твоих глаз (СИ) - Лактысева Лека

― У меня все хорошо, ― выдавила я неловко. ― Я… могу иметь детей.

Скворцов-младший уставился меня с искренним недоумением:

― Что-то я вообще ничего не понимаю! ― почти обиженно заявил он. ― Что за ерунду вы творите? Оба?

― Эд сделал мне предложение уже после того, как договорился с Оксаной насчет рождения детей, и не стал отменять…

― И ты согласилась? На чужих детей? Зачем?!

― Я боюсь… боялась…

― Рожать? ― я никогда не видела шутника и балабола Тимофея таким напряженным.

― Нет… потерять ребенка. Потом, после рождения ― как потеряла сына в первом браке.

Тимофей опустил голову, вцепился пальцами в волосы. Помолчал.

― Расскажешь? ― попросил, не глядя на меня.

Снова ворошить прошлое было больно, но, раз уж начала признаваться…

Тим слушал меня внимательно. Сидел, неподвижный, с побелевшим лицом и приподнятыми плечами. Я видела, что он с трудом сдерживает какие-то эмоции ― видимо, опасаясь меня перебивать.

― Ты очень много пережила, сестренка, ― произнес, когда я, наконец, умолкла. Пересел на пол, придвинулся ко мне, прижался плечом к моему плечу. ― Понимаю, почему Эд не настаивает, чтобы ты рожала. Но, может, ты справишься со своим страхом? Теперь у тебя есть Эд… и я. Думаю, вместе мы сумеем защитить малыша от любой беды.

Колючий ледяной ком в моей груди, возникший после смерти сына и сильно подтаявший благодаря Эду, внезапно дал трещину и начал растворяться. Я вдруг поняла, что готова поверить Тимофею. Он ― врач, и в любой момент готов примчаться на помощь! Да и кто сказал, что с ребенком, которого я рожу от Эдуарда, обязательно что-нибудь случится?

― Возможно… но сейчас не до того. Я так боюсь за Эда! Вдруг из-за гриппа ему станет хуже? Он говорил, что такое может произойти!

Тим осторожно обнял меня за плечи.

― К сожалению, все так, но ты ведь понимала это, когда выходила замуж? Знала, что Эд может потерять зрение полностью?

― Да.

― И не собираешься его бросать, если это случится?

― Ты с ума сошел?! ― я отпрянула от Тимофея, вскочила на ноги, пошла в кухонный уголок, налила себе воды.

― Прости. Я должен был убедиться…

― Тим… ― я отмахнулась от его извинений. Мне вдруг вспомнилось его странное поведение в самом начале нашего знакомства. ― Откровенность за откровенность.

― Ты о чем? ― не понял тот.

― Зачем ты заигрывал со мной на глазах у брата? Зачем делал вид, что клеишься ко мне? Я ведь тебе не нравилась… и не была нужна.

Тимофей неторопливо поднялся с ковра, уселся за стол.

― Ну, во-первых, нравилась. Правда, не настолько, чтобы отбивать тебя у брата.

― Тогда зачем?..

― Да чтобы разбудить его инстинкт собственника! Чтобы он осознал то, что для меня было очевидно! Ты ― первая женщина, которую он пустил в свое личное пространство, ты ― единственная, кто в нем прижился. И это могло означать только одно: ты ему подходишь, и он к тебе неравнодушен!

― Значит, ты хотел, чтобы он ревновал...

― Можно сказать и так. И ведь получилось!

― Получилось… ― неуверенно кивнула я. Кто его знает, насколько поведение Тимофея повлияло на чувства Эдуарда. Зато мои нервы Тим потрепал основательно. ― Давай договоримся, что больше ты не будешь… так.

― Ладно, как скажешь. А к разговору о детях мы с тобой еще вернемся! ― пригрозил Скворцов-младший. ― Вот только брат поправится! Никаких больше суррогатных мам! Хочу племянника или племянницу с твоими глазами!

― Тим! ― мне стало неловко. Разве должен брат мужа говорить такие слова?

― Все-все, молчу. И вообще, я поехал в аптеку. Надеюсь, когда вернусь, ты угостишь меня завтраком?

Не имея сил говорить, я просто молча кивнула.

Тим в очередной раз вздохнул, пожал плечами, махнул рукой и ушел. А я тут же помчалась наверх, к мужу.

― Ника? ― он приоткрыл глаза, услышав, как я вошла.

― Я. Давай еще раз градусник поставим.

Эд кивнул и обессиленно закрыл глаза. Я пристроила термометр. Присела на пол у кровати. Ко мне тут же подошел Найджел, начал ласкаться. Я погладила его лобастую голову.

― Мне жаль, Эд. ― заговорила, сжимая пальцы мужа. ― Для меня это тоже потеря. Я уже заранее полюбила малышей и готова была стать им мамой… ты не одинок в своем горе.

Эдуард сжал зубы так, что побелели губы.

― Время, ― выдохнул он сдавленно. ― Оно… ушло. Я чувствую.

― Перестань! Зачем ты так?! ― я не хотела мириться с отчаянием, которое услышала в его голосе.

― Тише, малышка. Ты сделала все, что могла. Без тебя у меня не было бы и этой надежды.

― Эд, прекрати! ― мне захотелось вскочить, схватить мужа за плечи и хорошенько встряхнуть. ― Ты же знал, что с первого раза может не получиться!

― Второго раза не будет. Я не хочу больше рисковать здоровьем Оксаны. Она нужна своему сыну. И другие женщины ― тоже. У них есть семьи, дети. Те, кому они дороги. Я не имею права становиться причиной их бед.

Эд говорил так размеренно, так ровно. Если бы я не знала его ― решила бы, что ему все равно. Но сейчас я слышала боль в каждом его слове. Слышала ― и понимала: он не передумает и скорее изведет себя, чем позволит снова страдать кому-то другому.

А я ― я не смогу смотреть, как он изводит себя! Чего стоит мой глупый безосновательный страх перед этим горем? Я… должна родить ему ребенка. Сама! Ему ― и себе. Иначе что за семья у нас получится?

― Все будет хорошо, Эд, любимый! Обещаю: все будет хорошо! ― поклялась я истово.

Губы Эдуарда дрогнули в слабой улыбке:

― Хорошо, что Оксана жива, что ей ничего не грозит. А я… видимо, я просто слишком много требовал у судьбы. Что там с температурой?

Я посмотрела на градусник:

― Тридцать восемь и один. Тим сказал, что тридцать восемь ― это не страшно. Главное, чтобы не выше. Попьешь воды?

Эд согласился и послушно выпил стакан минералки.

― Я посплю, ― шепнул совсем тихо. ― Ты не сиди со мной, занимайся своими делами.

― Тогда пойду приготовлю завтрак. Скоро твой брат вернется, хоть накормлю его.

Эд в знак согласия сжал и отпустил мои пальцы.

Я вышла из его комнаты и снова пошла вниз с твердым намерением заглядывать к мужу каждые пятнадцать-двадцать минут. Его решение отказаться от идеи суррогатного материнства меня испугало своей окончательностью, и я пока не знала, что с этим делать. Вдруг муж теперь совсем откажется от мыслей о собственных детях?

41. Эдуард. Тьма

Никогда не умел болеть. Да что там ― я и не болел никогда в сознательном возрасте! Даже насморка за собой не припомню. А тут… жар окутал меня со всех сторон ― темный, вязкий, как деготь ― не выбраться, не вынырнуть. Жар испепелил боль, сжег память, поглотил все мысли и чувства. Сузил мир до тесного пузыря, в котором едва хватало воздуха, чтобы дышать.

Я потерялся во времени. Перестал различать день и ночь. Растворился в бесконечности бархатной темно-багровой тьмы и не хотел собираться вновь. Мне было хорошо в забвении. Краешком сознания я помнил, что там, за стеной пузыря, в котором я внезапно оказался, произошло что-то страшное, непоправимое. То, о чем лучше не вспоминать.

Временами жар отступал, но на смену ему тут же приходила слабость ― такая же бесконечная, голодная, готовая проглотить меня целиком. И я покорно падал в нее и снова терялся, не желая бороться, не чувствуя необходимости быть.

Иногда до меня доносились голоса, чаще ― знакомые, родные: Ника, брат, мама Вика. Пару раз ― чужие. Я не обращал на них внимания. Я был сам по себе. Только голос жены ― нежный, зовущий, умоляющий, мог заставить меня немного разогнать липкую муть в голове, прислушаться и сделать то, о чем просила Ника: что-то проглотить. Куда-то повернуться. Произнести пару ничего не значащих слов.

Не могу сказать, как долго продолжалось это чередование периодов жара и слабости, сколько дней носило меня по волнам, как щепку, которую то выносит на гребень, где опаляет солнечными лучами, то затягивало в толщу воды, где движения почти не чувствуется, а есть только покой, прохлада и невесомость.