Сводные. Запрети мне любить тебя (СИ) - Четвергова Юлия

Утолив жажду, отставила стаканчик на тумбочку возле кушетки, и внимательно посмотрела на маму, понимая, что её состояние – это ненормально. Мысли потихоньку начали выбираться из болота, а в груди проклюнулась тревога.

Что-то не так.

- Мам?

Простой вопрос, но она поняла, о чем я хотела её спросить. Поэтому беспомощно заглянула в мои глаза и покачала головой.

- Не сейчас, Ева. Ты только пришла в себя…

- Почему я в больнице?

- Ева… - Мама положила свою руку поверх моей и ласково погладила. – У тебя случился сильный стресс. Врачи прокапали тебе успокоительные и восстанавливающие растворы, но ты не приходила в себя целые сутки. Я понимаю, что ты хочешь узнать всё здесь и сейчас, но, поверь, пока тебе нужно окончательно прийти в себя. Отдохни.

Успокоительные?.. Теперь понятно, почему я так странно себя чувствую, и почему у меня провалы в памяти.

Но проснувшаяся тревога уже не отпускала. Потянув за ниточку, я шаг за шагом приближалась к чему-то. И чем ближе я была, тем неспокойнее мне становилось. И, уже спустя пару минут, меня накрыла самая настоящая паника.

В голове начали проноситься ужасные картины и звуки: скрежет металла о металл, звон битого стекла, крики людей…

Вспышка вызвала сильную головную боль, отчего я рефлекторно приложила руку к виску и крепко зажмурилась, простонав от острой боли.

- Ева? – С тревогой в голосе позвала меня мама. – Что случилось? Давай я позову врача.

Она тут же поднялась с кушетки и направилась к выходу.

- Нет, - слабо произнесла я непослушными губами, но мама меня услышала. Остановилась. – Не нужно врача. Просто немного заболела голова.

Мне до безумия не хотелось вновь испытывать эту пустоту после успокоительных, а если сейчас придут врачи, то, увидев мое состояние, вновь прокапают какую-нибудь хрень, после которой я буду сама не своя.

И ничего не вспомню. Это точно.

- Ты уверена? – С сомнением переспросила мама, держась за ручку двери.

Я покивала, чувствуя, что не смогу ответить ей словами. Сил нет.

- Я посплю лучше.

На лице мамы, внезапно ставшем на несколько лет старше, проступила тень улыбки.

- Тогда отдыхай, солнышко. - Она подошла ко мне, положив теплую ладонь на лоб. Склонилась и поцеловала в щеку. – Я скоро вернусь.

Она неспешно покинула палату, постоянно оборачиваясь, словно ожидая от меня какой-то реакции или не желая уходить. Но вскоре я вновь осталась одна. И, вместо сна, начала шевелить конечностями, которые были непослушными после долгого лежания в одной позе.

Постепенно приходя в себя, приподнялась на кушетке и оперлась о спинку, принимая полу сидячее положение. Я чувствовала себя безумно уставшей. В глаза как будто песка насыпали. Спать действительно хотелось. Но это желание пересиливало другое – вспомнить, что произошло.

Прикрыв глаза, полностью расслабилась, и вновь окунулась в ужасающую картину, которая вспышкой промелькнула в сознании, заставив испытать дикую головную боль.

Возможно, не стоило этого делать так рано, пока я еще полностью не восстановилась, но сделанного не вернешь. Воспоминания обрушились на меня потоком лавины. Они снесли все барьеры, которые были выстроены лекарством в моем сознании.

Ссора с Яном. Болезнь. Его исчезновение. Гонки. И…

Ян…

Слезы и боль душили. Я не могла сделать вдох. А когда у меня получилось это сделать, рыдания толчками вырывались из моей груди. Слезы катились градом по щекам. Отбросив покрывало в сторону, свесила ноги с кушетки, понимая, что если я прямо сейчас не узнаю, что с Яном, то сойду с ума.

Устойчиво стоять на ногах было нелегко. Я пошатывалась, держалась за предметы вокруг, но заставила себя дойти до двери палаты. Вышла наружу.

В коридоре на меня обрушились звуки. Множество звуков. Шум. Люди вокруг разговаривали, сидя на скамейках ожидания. Мимо сновали врачи и медсестры.

Одна из них, заметив меня, подошла и озабоченно поинтересовалась:

- Соколова? Почему вы вышли из палаты? Вам сейчас нельзя вставать.

Я вцепилась в предплечье смуглой медсестры и, продолжая беззвучно плакать, отчаянно спросила:

- Где Ян Соколов? Отведите меня к нему.

Девушка не смогла скрыть первых эмоций, промелькнувших на её лице. В них сквозило сожаление и жалость.

- Соколова, пройдёмте со мной, я отведу вас обратно в палату и всё вам расскажу, - она говорила со мной таким тоном, будто я была несмышленым ребенком, от которого нужно было скрывать правду, иначе он впадет в истерику.

- Пожалуйста, - я не позволила себе сдвинуться с места. – Скажите хотя бы, что с ним? – Шептала непослушными губами.

На этот раз медсестра не позволила эмоциям взять верх и отлично себя контролировала.

- Вас же Евой зовут, да? – Попыталась увести тему в иное русло. – Давайте, я отведу вас в палату, позову ваших родителей, и они поговорят с вами.

Понимая, что спорить с ней бесполезно, сглотнула противный горький ком в горле и согласно кивнула, позволяя девушке отвести меня обратно в палату.

Как только медсестре удалось уложить меня на кушетку, она нажала на кнопку вызова, лежащую на тумбочке, и через пару минут подошел врач.

Осмотрев меня, он поджал губы и неодобрительно покачал головой, с укоризной взглянув на меня. Назначил лекарства, которые медсестра тут же подключила к катетеру, чтобы прокапать их, и настоятельно порекомендовал мне соблюдать постельный режим.

Как только лекарство в системе достигло моих вен, я ощутила, как меня безумно начало клонить в сон. И, сколько бы я ни боролась с этим состоянием, лекарство всё же победило, унося моё сознание в спасительную пустоту.

***

Живой. Он живой. И это было самое важное. Самое главное.

Я сидела в палате Яна спустя пару дней, после того, как окончательно восстановилась и врачи выписали меня. Он находился в коме, потому что повреждения были тяжелыми, и не приходил в себя со дня ужасной аварии, в которой, к слову, пострадали многие. И Алекс в том числе.

Никто не погиб в этом месиве из машин - это было просто чудом, дарованным свыше. Больше всех пострадали машины, многие из которых не подлежали восстановлению. Мустанг Соколова был в этом списке.

Родители рассказали мне обо всём до того, как пустили в палату к Яну. Рассказали, что нас забрала скорая. Что, когда им сообщили, что их дети в больнице, и что произошла авария, они молились только о том, чтобы мы были живы.

И если в моем отношении прогнозы были благоприятными, то в отношении Яна врачи разводили руками и качали головами. Пятьдесят на пятьдесят – либо выберется, либо нет.

Николай Владимирович делал всё, что в его силах. Он отыскал и пригласил самых профессиональных докторов, которые оперировали Яна в ту же ночь. И только благодаря их совместным усилиям Соколов-младший всё еще дышал. А после нас двоих доставили сюда. В частную клинику, где Ян, очнувшись, начнет проходить реабилитацию.

О худшем исходе никто из нас не заикался даже мысленно.

Я держала Яна за руку и не отходила от него ни на минуту. Проводила у его кушетки всё своё время. И только мама, поначалу пытавшаяся уговорить меня не изводить себя, а потом смирившаяся с тем, что я и с места не сдвинусь, приносила покушать. И заставляла кушать при ней, потому что аппетита у меня не было.

Единственный раз, когда я покинула палату Яна – поехала с Инной проведать Алекса, у которого была сломана нога. Не критично, но недели две он не сможет нормально передвигаться. Фридман, как обычно старался быть позитивным, но глаза его оставались печальными.

О Яне он старался не спрашивать при мне. Хотя я слышала, как он поинтересовался об этом у Инны шепотом, пока я стояла у окна.

Больше палату Яна я не покидала. Разговаривала с ним. Плакала. Уговаривала прийти в себя. Держала за руку. Спала рядышком. Врачи, уже привыкшие к моему постоянному пребыванию в палате, поговорили с родителями и предложили поставить вторую кушетку, на которой я и спала.

Так прошла неделя.