Кто хочет процветать (СИ) - Веснина Тиана

— Лучше, конечно, чтобы все само утряслось.

Фролова, к его собственному удивлению, увлекла работа в издательстве. Неделю спустя после похорон Милены Пшеничной он был назначен на должность главного художника с предоставлением полной свободы действий, лишь бы только уничтожить лубочно-ярмарочный стиль своего предшественника.

Телефон звонил долго, а Фролов ждал, когда же тот, кто звонит, потеряет терпение. Но звонившему терпения, как видно, было не занимать. Фролов досадливо поморщился, поднял трубку и едва успел произнести «Алло», как услышал взволнованный голос Астровой:

— Сергей, нам необходимо встретиться!

Он подавил невольную улыбку и ответил:

— Договорились. Я подъеду к тебе после работы.

— Нет-нет! — воспротивилась она. — Встретимся у тебя. Скажем, в девять?

— Хорошо, — отозвался Сергей, удивившись, отчего это Вера предпочла своим комфортабельным апартаментам его убогое холостяцкое жилище, к которому она относилась с явным пренебрежением.

Хотя следовало еще задержаться, чтобы просмотреть дизайнерские разработки для новой серии книг, Фролов ушел ровно в восемь. Около девяти он подошел к своему дому и увидел, что один «БМВ» посигналил фарами. Открылась дверца, и из машины вышла Вера.

Они обменялись торопливыми поцелуями.

— Какой аромат!.. Напоминает водяную лилию, — оценил он ее духи.

— Ха! — нарочито резко хохотнула Вера, поднимаясь по лестнице. — Ты недалек от истины. Подполковник Терпугов решил посадить меня в лужу, — добавила она, входя в квартиру.

— У меня не прибрано, — начал было извиняться Сергей.

— И зря! Давно пора нанять домработницу. Беспорядок в доме — это мерзко. И это идет не от твоей артистической натуры, а от заложенного, кстати, во многих людях неосознанного желания валяться в грязи, — отбросив сумку на диван, нелицеприятно высказалась она и резко дернула за один конец палантина из тонкой шерсти, но вместо того, чтобы развязать его, еще туже затянула на шее.

— А, дьявол все побери! — выпустила она свою злобу.

Сергей торопливо собрал с дивана газеты, книги, с журнального столика убрал чашку и десертную тарелку с крошками от птифуров.

— Как, оказывается, неприятно быть фигурантом! — многозначительно посмотрела Вера на Фролова.

Тот, не понимая, ждал разъяснений.

— Твой, так сказать, друг, подполковник Терпугов меня подозревает в убийстве Пшеничной.

— Тебя?! — прижав к груди стопку газет, воскликнул Фролов.

— Да, меня! — Она с размаху села на диван.

— Но какие у него для этого аргументы?

— Очень простые! У!.. — потрясла Вера кулаком. — Здесь не обошлось без елейного голоска секретарши Милены и, конечно, звезды балаганно-детективного романа для слаборазвитых народов России, мадам Скоковой. Уверена, они, рептилии, нашептали, насвистели, что у меня с Пшеничной в последнее время были крупные нелады. Что она уже все подготовила, чтобы отправить меня на пенсию, то есть в никуда. «Вот вы и убили ее!» — обойдя вокруг стула, на котором я сидела в его кабинете на Петровке, сообщил мне подполковник. Я, что называется, обомлела.

— В самом деле! — возмутился Фролов. — Я был о нем лучшего мнения. Думал, вот настоящий профессионал. А он меня заподозрил в убийстве Тины, тебя — в убийстве Пшеничной…

— А ему так удобнее, далеко ходить не надо. Может, у него стиль такой — убирать и сажать знакомых и тех, кто под руку подвернется. Не все ли равно для правосудия — Астрова или Сидорова будут осуждены, главное, что за убийство одного человека наказан другой. Равновесие восстановлено, и другим острастка.

— Но ведь тебя даже не было в театре! — возмущенно воскликнул Сергей.

— А Терпугов мне на выбор две версии предложил. Первая: я пробралась за кулисы, выстрелила — это какую надо снайперскую меткость иметь! — и испарилась. Вторая: наняла киллера. Я ему, правда, заметила, что никогда стрельбой не занималась и, между прочим, страдаю близорукостью. Тогда он окончательно остановился на версии заказа.

Фролов, не находя слов, только ерошил волосы и пожимал плечами.

— Вот недавно с одним человеком говорила, он все смеялся над романами, в которых действуют детективы-любители. Но если события оборачиваются таким образом, то сам поневоле будешь доискиваться, кто убил эту Пшеничную. Не скрою, меня ее убийство вполне устраивает, но я к нему руку не прикладывала.

Сергей в волнении зашагал по комнате.

— Вера, Вера! — подошел он к ней и заглянул в глаза, пытаясь в них что-то прочесть. — Так нельзя говорить!

Ее губы скривились в презрительно-ироничной усмешке.

— Говорить нельзя, но думать…

— И думать нельзя! — вставил он.

Вера с невольной жалостью взглянула на него.

— А кривить, врать можно.

Сергей хотел прервать ее, но Вера движением руки не дала ему говорить.

— Мысли не прикажешь! Она все равно свое возьмет! И я повторяю, мне выгодно, что Пшеничную кто-то убрал. Зачем же я буду ломать сама перед собой комедию? Может, прикажешь руки заламывать да свечи ставить? Она хотела меня уничтожить! Заживо похоронить! Это пострашнее будет, чем пуля пчелкой в висок. Ты же сам знаешь, каково жить замурованным. Когда воздуха не хватает! Когда день не день, когда в сером свете весь мир, некогда яркий и многообещающий? А! Что говорить! Депрессия! Омут, из которого можно и не выбраться. И она решила меня — туда!.. Так для меня праздник, что ее не стало, что теперь издательство возглавляет человек, ценящий меня как писателя. Что теперь под меня делается грандиозный проект, что будет издано мое полное собрание сочинений, причем переработанное, очищенное от грязи, в которой литразработчики вываляли мои мысли. Это будет подлинное собрание сочинений Веры Астровой, где в каждой строчке, букве — она, а не какие-то «умники».

Фролов призадумался, чему-то усмехнулся и сказал:

— Так почему же ты удивляешься, что Терпугов заподозрил тебя в устранении Пшеничной?

— А потому что он, черт возьми, профессионал. Какого дьявола подозревать меня, если я не убивала? Вот ты тоже был вне себя, когда он высказал предположение, будто ты задушил Милавину из зависти к ее успеху.

— Но я любил Тину. А ты Пшеничную ненавидела.

Вера, гримасничая, растянула губы в противно дразнящей улыбке:

— От любви до ненависти, как и от ненависти до любви, — один шаг. Может, останься Пшеничная в живых, я бы на другой день полюбила ее всеми фибрами своей души.

— Сомневаюсь.

— А я вот, к сожалению, не сомневаюсь, что не ты придушил Милавину.

— Почему это, к сожалению? — недоуменно глядя на свирепо-веселую Астрову, спросил Фролов.

— Да потому, что мне хочется, чтобы был в тебе стержень, чтобы ты не кис, как истеричная женщина после сорока, а дрался, выходил на поединок с каждым днем и побеждал. Неужели в твоих генах ничего не осталось от предков?

— А с чего ты решила, что мои предки были славными представителями дворянства? Может, мои предки были крепостными?

— Судя по внешности, нет, но, судя по внутреннему содержанию, очень может быть. Что жаль.

— Зато ты, несомненно, из рода тевтонских рыцарей. Когда их побили, какая-нибудь сердобольная горожанка наткнулась на одного блондина с голубыми глазами, лежащего на берегу Чудского озера и уже наполовину занесенного снегом, склонилась над ним, провела рукой по лицу и встретилась с его неотразимым взглядом. Накинула на него плащ с убитого русского воина, положила с помощью верных слуг на повозку, да и отвезла в подвал своего дома, да и выходила. А он здоровый, красивый, чем ответил? Любовью! Была любовь жаркой до беспамятства, только надо ему, рыцарю, домой возвращаться. Негоже ему, рыцарю, в подполье у женской юбки сидеть. А чтобы она по нему не так скучала, подарил он ей ребеночка, который и стал твоим далеким предком. Вот отчего у тебя глаза холодные, как Чудское озеро подо льдом, и в груди жезл тевтонский.

— Ну ты писатель! — рассмеялась Вера.

— Я художник!