Робин Эдвардс - Игра без правил
Послушай меня, сын. Если ты вообразил, что я стану тратиться на тебя, пока ты выпендриваешься на сцене вместе со всяким сбродом, ты глубоко заблуждаешься. Я хочу тебе только добра. Разве до сих пор ты этого не понял? Открой глаза и посмотри, кто ты. Я же хочу, чтобы ты стал богатым, прилично устроился в жизни, завел семью и выбросил наконец всю эту дурь из головы! Запомни мои слова, если ты и дальше будешь продолжать всю эту клоунаду, то когда-нибудь за ненадобностью тебя выбросят на помойку, как кусок дерьма. Тогда-то ты поймешь, что у тебя украли все, тебя разжевали и выплюнули. И это обязательно случится. Потом не говори, что я тебя не предупреждал. В один прекрасный день ты вдруг обнаружишь, что и твой дом уже не твой. Так что выбирай. Будешь упорствовать – мне с тобой не по пути. Понял?
Этими слова Фрэнк Кэллоуэй напутствовал своего восемнадцатилетнего сына, уезжавшего в Нью-Йорк учиться актерскому искусству. В другой, и последний, раз он увидел отца два года спустя на похоронах матери. Тогда они не обмолвились ни словом. Брайан знал, что отец косвенно был виноват в смерти матери. Он был так занят своими деньгами, что даже не заметил, как мать начала угасать. Конечно, поставь ей этот ужасный диагноз на пару лет раньше, можно было вовремя сдать анализы, пройти специальный курс лечения – и сейчас, возможно, она бы была еще жива. Но нет, Фрэнк Кэллоуэй был слишком занят собой, чтобы обратить внимание на болезнь жены. Джулия Кэллоуэй скончалась от рака груди.
Но даже на смертном одре Джулии удавалось заботиться о про́клятом отцом сыне. Незадолго до своей смерти, втайне от мужа, она на все свои средства приобрела для Брайана просторную квартиру на десятом этаже одного из манхэттенских небоскребов. Отлучаясь якобы по «хозяйственным надобностям», она часто наезжала к Брайану в Нью-Йорк. Ей доставляло огромное удовольствие обставлять его квартиру роскошной мебелью, но самым сказочным подарком оказался счет в банке, который она открыла на имя сына, чтобы ему никогда не пришлось голодать. И до сих пор, много лет спустя после ее смерти, Брайан вносил лишь плату за коммунальные услуги да исправно выплачивал налоги. К счастью, он всегда достаточно зарабатывал, а потому деньги на счету оставались почти не тронутыми. Окажись Брайан даже по уши в долгах, он ни за что бы не решился продать квартиру матери, стоившую по нынешним временам в десять раз дороже того, что заплатила Джулия. Даже брат Джеф не знал, что мамочка Джулия сделала для его младшего братца. И Брайан твердо решил, что все здесь должно остаться так, как было при жизни Джулии Кэллоуэй.
Если бы только отец мог увидеть его на сцене! Эта мысль не раз приходила Брайану в голову. Наверно, тогда бы он наконец понял, что его сын – серьезный человек. Однако пока талант Брайана Кэллоуэя признавали только подростки-энтузиасты из школы имени Вашингтона да театральная труппа, собранная Дино Кастисом. Но уж после премьеры все в Нью-Йорке узнают, как ошибался Фрэнк Кэллоуэй.
23
Ни единым словом или движением, ни единым выходом или уходом прогон не отличался от восьми недель репетиций. Однако в преддверии премьеры, до которой оставалось два дня, нервы каждого, кто находился сейчас на сцене – в костюмах и гриме, среди смонтированных декораций, – были напряжены до предела. Волнение было естественным, но совершенно напрасным. Спектакль был отработан до совершенства. Джун Рорк и сама считала его своим величайшим достижением. Все прошедшие недели она мучилась, сомневалась, сможет ли собрать разрозненные сцены в единое целое. Но мозаика получилась безупречной. С самого начала представления, когда открылся занавес, и до последней сцены, когда Эван Чэмберс поцеловал Кэсси Фрэнкс и они, взявшись за руки, убежали за кулисы, Джун не сделала ни единого замечания, ни единой поправки. С ее точки зрения, работа была завершена и полностью готова к показу.
Наконец в зале вспыхнул свет, и она повернулась к сидящим рядом Артуру Трумэну и Дино Кастису, пытаясь угадать по выражению их лиц, каков же окончательный приговор.
– Ну как?
– Чудесно, Джун. Просто великолепно! – с сияющей улыбкой произнес Артур. – Спектакль захватил меня от начала до конца. – Он повернулся к Дино. – Поздравляю, Дино, успех в наших руках.
Дино как-то неуверенно кивнул и махнул рукой:
– Я не очень-то разбираюсь в этих вещах. По мне, так, если бы эта вещь шла по телевизору, я бы переключился на другой канал еще в начале.
Джун почувствовала, как ее сердце защемило от острой тревоги.
– Почему?
Джун чувствовала себя как мать, которая видит своего малыша, стоящего на неокрепших ножках посреди улицы на пути у стремительно летящего на него потока автомашин.
– Мм… мне кажется, немного затянуто. – Он пожал плечами. – Но это мое личное мнение. Наверняка многие сойдут с ума от всей этой дряни: поцелуи, бесконечные выяснения, кто кого любит… Очень похоже на «Дни нашей жизни». Не люблю я такие штучки. Я бы предпочел драки, автомобильные погони, ну… или что-нибудь в этом роде.
Артур подбадривающе похлопал Джун по руке. В его взгляде читалось искреннее участие: не принимай, мол, близко к сердцу – он же варвар.
– Не волнуйся, дорогая. Я думаю, что театралы будут в восторге.
– Надеюсь. – Джун с надеждой посмотрела в серые глаза Артура. И все же она беспокоилась. Чем же Дино так недоволен? Да, он неотесанный кретин, но ведь в случае успеха спектакля он получит кучу денег!
Она снова повернулась к Дино.
– Знаешь, просто начинают сдавать нервы…
– Именно! – расхохотался Дино. – Я это предвидел. Минут через двадцать из ресторана пришлют провизию. Так что все смогут расслабиться.
Артур приятно удивился:
– Из ресторана? Что это значит?
Дино по-приятельски похлопал драматурга по плечу.
– Это значит, что все мы сможем неплохо провести время. Вечеринка в честь последнего дня репетиций. Приглашаю всех!
Джун шутливо нахмурилась.
– Боюсь, как бы не переусердствовать. Не хватало только, чтобы кто-то вышел из строя перед премьерой. С вашего позволения, джентльмены, пойду проинструктирую ребят, как себя вести.
Джун поднялась и направилась за кулисы.
Она слышала, как Дино продолжал критиковать постановку. Сердце Джун опять сжалось. Ей захотелось услышать еще чье-нибудь мнение. Где же Коди? Он-то скажет ей всю правду. Она не могла полагаться на собственную объективность. Но Коди можно довериться. Что уж тут говорить, если она доверила ему свою жизнь.
В последнее время Джун было все труднее сосредоточиться на пьесе, ведь в ее жизни появился мужчина. И что это был за мужчина! Ни о чем другом, кроме как о Коди, она не могла думать. Они старались, насколько возможно, держать свои отношения в тайне, что было непростой задачей. Ей хотелось смотреть на него, ловить его взгляд, без конца говорить, что любит его, но до сих пор она не отважилась сказать ему это вслух. Настоящей пыткой было находиться рядом с ним на людях и не иметь возможности до него дотронуться. Новые чувства и переживания, так внезапно захватившие Джун, вдохнули в нее новую жизнь, заставили по-новому оценить пьесу, увидеть в ней новые нюансы и перспективы. В труппе все заметили, как она изменилась, – и всем это нравилось.
