Николас Эванс - Заклинатель
– Отпусти веревку! Отпусти! – кричал брату Джо, но Скотт то ли не слышал, то ли ему гордость не позволяла сдаться. Он намертво вцепился в веревку, и теленок продолжал тащить мальчика за собой. И хотя бычок был невелик размерами, прыгал, брыкался и лягался он не хуже взрослых своих родичей, блиставших на родео.
Грейс испуганно прижала руки к лицу, чуть не свалившись с ограды. Но вскоре они поняли, что Скотт просто дурачится, Джо и Крэг принялись вопить и хохотать. Скотт же упорно держался за конец веревки. Теленок таскал его за собой из конца в конец манежа, к вящему изумлению остального молодняка.
На шум из дома выскочила Дайана, но Том и Фрэнк, работавшие в конюшне, оказались на месте происшествия быстрее, чем она. Они уже перелезали через ограду – как раз в том месте, где сидела Грейс – когда Скотт выпустил наконец веревку и теперь лежал совершенно неподвижно, уткнувшись лицом в грязь. Все испуганно замолкли. О нет, взмолилась Грейс, только не это. Подбежавшая Дайана издала страшный крик…
И тут из грязи, медленно, с комической торжественностью поднялась рука. Затем, немного играя на публику, поднялся и сам мальчик под облегченный дружный смех собравшихся. А когда черная маска из грязи осветилась белозубой улыбкой, Грейс, не выдержав, присоединилась к остальным. Они смеялись долго и весело, Грейс вдруг стало так хорошо среди этих людей… И она подумала, что жизнь, может быть, еще и повернется к ней светлой стороной.
Через полчаса все разошлись. Дайана повела Скотта в дом – отчищать. А Фрэнк попросил Тома осмотреть одного беспокоящего его теленка и пошел с ним и с Крэгом на луг. Энни отправилась в Грейт-Фоллс за продуктами для мероприятия, которое она, к смущению Грейс, величала «торжественным обедом». Она затевала его сегодня вечером для семейства Букеров. Грейс и Джо остались одни, и Джо предложил пойти взглянуть на Пилигрима.
У Пилигрима теперь был собственный загон – рядом с тем, где Том держал молодняк; жеребята с интересом поглядывали на обитавшего за двойной оградой соседа, а тот, в свою очередь, подозрительно и высокомерно косился на них. Пилигрим еще издали приметил Грейс и Джо и, опасливо фыркая, нервно заходил по вытоптанной им площадке в глубине загона.
Грейс было трудно идти по неровной, заросшей травой земле, и поэтому она вся сосредоточилась на ходьбе. Джо, подстраиваясь под нее, шел медленнее, чем обычно, но девочку это не смущало: в обществе Джо она чувствовала себя так же легко, как и с Томом. Подойдя к ограде, они прислонились к слегам и стали смотреть на коня.
– Какой он раньше был красивый! – вздохнула Грейс.
– Он и сейчас что надо.
Грейс, согласно кивнув, стала рассказывать Джо про тот день, когда впервые увидела Пилигрима в его родном Кентукки. Это было год назад. Пилигрим вел себя так, словно нарочно пародировал восхищенный рассказ девочки. Он нервно гарцевал вдоль забора, высоко держа хвост, но не от гордости, как тогда, а от страха.
Джо слушал ее очень внимательно, и взгляд его излучал те же сосредоточенность и спокойствие, что и глаза Тома. Просто удивительно, до чего он похож на дядю – и чертами лица, и манерами. Так же непринужденно улыбался, тем же движением снимал шляпу и отбрасывал назад волосы. Грейс иногда хотелось, чтобы Джо был старше ее – на год, или лучше даже на два. Нет, не для того, чтобы он заинтересовался ею – совсем нет! Разве можно теперь думать о таких вещах – с ее-то ногой! Да и вообще – сейчас, когда они просто друзья, – это тоже замечательно.
Наблюдая за тем, как Джо обращается с жеребятами, особенно с отпрыском Бронти, Грейс многому научилась. Он никогда не навязывал им свою волю, а ждал, когда те сами подойдут. Джо так дружелюбно и непринужденно общался с ними, что жеребята понимали: о них заботятся и любят. Джо любил играть с малышами, но стоило ему почувствовать с их стороны малейшую робость или настороженность, он тут же отступал, предоставляя жеребятам самим решать, что им надо.
– Том говорит, что их нужно направлять, но только осторожно, – сказал Джо однажды. – Чуть переберешь, и кони начнут избегать тебя. Им надо дать возможность раскрыться самим. Он говорит, что в них силен инстинкт самосохранения.
Пилигрим, остановившись в самом дальнем углу, внимательно следил за ними.
– Ты, значит, собираешься снова на нем ездить? – спросил Джо.
– Что? – вдруг нахмурившись, спросила Грейс.
– Ну когда Том его вылечит.
Грейс рассмеялась, но даже ей самой этот смех показался фальшивым.
– Я никогда больше не буду ездить верхом.
Джо пожал плечами и понимающе кивнул. Из соседнего загона послышался громкий стук копыт, и оба одновременно обернулись. Оказывается, жеребята затеяли нечто вроде лошадиных салок. Джо, нагнувшись, сорвал травинку и стал посасывать стебель.
– Жаль, – наконец произнес он.
– Ты о чем?
– Понимаешь, недели через две отец погонит скот на летнее пастбище, и мы будем сопровождать его. Будет здорово весело, а там, наверху, в горах очень красиво.
От Пилигрима дети направились к жеребятам и покормили их орехами, которые Джо постоянно таскал в карманах. Когда они возвращались к конюшне, Джо все еще посасывал травинку, а Грейс пыталась понять, почему она так не хочет снова ездить верхом. И интуитивно чувствовала, что это нежелание связано с матерью.
Энни с таким пылом поддержала решение дочери бросить занятия верховой ездой, что та заподозрила неладное. Матери должно бы больше импонировать типично английское отношение к невзгодам; упал, поднимись и снова, не теряя самообладания, садись в седло. И хотя то, что случилось, не было простым падением, Грейс подозревала, что Энни ведет нечестную игру: соглашается с ней только для виду, чтобы потом добиться противоположного результата. Но вот что настораживало: Энни неожиданно начала ездить верхом сама. В глубине души Грейс завидовала матери, когда та отправлялась по утрам на прогулки с Томом Букером. Странно – мать не могла не знать, – ее увлечение верховой ездой почти наверняка означало, что Грейс ни за что не сядет больше на лошадь.
О Господи! Грейс понимала, что совсем запуталась и не получится ли так, что из-за своей вечной борьбы с матерью она лишится того, чего – она уже не сомневалась – хочет сама?
На Пилигрима она никогда больше не сядет – это точно. Даже если он выздоровеет, между ними никогда не установится прежнее доверие – конь всегда будет чувствовать засевший в ней страх. Но ведь можно ездить на другом коне – поменьше размерами. Только как бы это делать понезаметнее, чтобы, свались она или еще что, никто не обратил внимания, а она не чувствовала себя неумелой дурочкой.
