Кэтрин Куксон - Мотылек
Он уже знал.
Агнес подошла к зеркалу и стала разглядывать себя, размышляя: «Значит, так, он, как и я, знает свое место и не станет переходить границ. Он знает, что, попытайся он, ему немедленно укажут на это, и в очень неприятной форме, а он не из тех, кто станет подставляться, потому что знает себе цену и имеет собственную гордость. Этого нельзя не заметить, это сквозит во всем, что он делает и говорит».
Но это было накануне вечером, а этим утром она сказала Милли:
— Я поеду в Ньюкасл за покупками… Куплю материала тебе на платье. Будь хорошей девочкой, ладно?
Милли не спросила, не возьмет ли Агнес ее с собой, она просто кивнула, продолжая расчесывать шерсть пуделя, и сказала:
— Ну, конечно, Агги. И я послежу, чтобы она не напачкала на ковер. Я все время буду смотреть за ней и подложу бумажку.
— А еще лучше, попроси Магги или Руфи погулять с тобой в саду, и пусть наша Леди пачкает там.
— Хорошо, — улыбнулась Милли и потом вдруг ни с того ни с сего сказала: — Агги, мне не с кем поговорить.
— Что ты имеешь в виду? — Агнес присела рядом с ней на диванчик у окна и спросила еще раз: — Что ты имеешь в виду? Тебе не с кем поговорить?
— Ну, после того, как уехал Брэдли, и после праздника.
— Не говори глупостей. Ты весь день разговариваешь с Дейвом, с Пегги, и с Руфи, и, конечно, с Магги. Ты только и делаешь, что разговариваешь с Магги, а выйдешь из дома — там всегда найдешь Хаббарда или Блума, они никогда не откажутся поговорить с тобой.
Милли молча посмотрела на нее, и в ее больших миндалевидных глазах Агнес прочитала ту же затаенную тоску, что не давала покоя и ей самой. Она знала, что имеет в виду сестра, когда говорит, что ей не с кем поговорить, хотя, не закрывая рта, весь день разговаривает со всеми в доме. Она поднялась с диванчика и проговорила:
— Будь хорошей девочкой. — Выходя из комнаты, она столкнулась с Руфи и сказала ей: — Я еду в Ньюкасл за покупками. Присмотри, пожалуйста, за Милли. Не оставляй ее одну. Я быстро вернусь. А сейчас сбегай к отцу и скажи, что мне нужна двуколка.
Дейв Уотерз был в амбаре, он выслушал дочь и удивленно переспросил:
— Двуколку? Она едет в Ньюкасл? Она никогда не ездила на двуколке в Ньюкасл одна.
— Она так сказала и уже собирается.
Он поджал тонкие губы, и усы у него вдруг ощетинились:
— Пойди вели Грегу запрягать, — сказал он. Потом вышел из амбара, пересек двор и, войдя в кухню, где не было никого, кроме его жены, взволнованно сообщил ей: — Она хочет двуколку, едет в Ньюкасл, говорит, за покупками. Она никогда обычно не ездит на двуколке одна, она не любит двуколку. В чем дело?
— Ну а в чем еще может быть дело? Думаю, просто хочет прогуляться. И ты не прав, она несколько раз ездила в двуколке одна.
— Да, ездила, но не в город, где такое движение и эти, как их, автомобили. Это очень опасно для первого раза.
— Не понимаю, чего ты нервничаешь? — Пегги посмотрела на мужа почти с жалостью. — То одно, то другое. То дом, то Милли, теперь она. Послушай, она же взрослая женщина, она не Милли и не нуждается, чтобы с ней нянчились. И вообще за последнее время она сильно переменилась. Она стала другой с тех пор, как отменилось обручение.
— Да, она совсем другая, и я знаю, кто тому причина.
Пегги искренне изумилась:
— Ты знаешь, кто причина этого? Что ты имеешь в виду?
— Только то, что сказал. И еще скажу, ты совсем слепая, ничего не видишь.
— Чего-чего? — Она возмущенно подбоченилась и с нажимом в голосе спросила: — Это чего же я не вижу?.. Чего же все мы не видим? А ну-ка, говори, говори.
— Брэдли.
— Брэдли?.. Ты хочешь сказать?.. Ха! — Она склонила голову набок. — Ты что, совсем спятил? Брэдли и мисс!
— Ладно, может быть, я и спятил, но у меня еще есть глаза, и я их застукал.
— Что ты говоришь? Что значит застукал?
— Разговаривали.
— О, бог мой! Она разговаривает со всеми нами.
— Верно. Как родитель я читаю между строк и вижу, что происходит. Этот парень все время мутит воду. Да, знаю, он спас меня от петли, и я теперь приклеен к нему, но я не посмотрю. Пусть только попробует пальцем притронуться к ней.
— Дейв. — Она подошла к нему, потрепала по руке, потом погладила по щеке. — Это потому, что ты все время думаешь и думаешь о них обеих, у меня самой они не выходят из головы. Но Роберт… послушай, Роберт — один из самых хороших людей. Ты не прав в отношении него. И он изменился, не осталось городских манер, теперь он как все мы.
— Женщина! — Дейв говорил спокойнее, хотя все так же жестко. — Что знаю, то знаю. Вижу и без глаз. У меня голова пухнет от мыслей, я кожей чувствую, носом чую: что-то в воздухе нависает.
— Ладно, что бы ты такое ни думал, скажу тебе только одно. Бога ради, держи все про себя, не дай бог, она вдруг догадается, что ты так думаешь про нее… и про него, я просто не знаю, как она поведет себя. Послушай, — она покачала головой, — она ведь не чета нам, господский класс, в кармане может быть пусто, но гонор все равно остается. А кто такой Роберт, в конце-то концов? Поденщик. Да, согласна, у него квалификация плотника, но это же не дает ему никакого положения и никакого статуса. Он все равно обыкновенный рабочий. Это же все равно, если представить себе… Ну, например, что один из мальчиков, мастер Арнольд или мастер Стенли, взял за себя Руфи. Знаешь что, дружок, успокойся, хватить терзать себя, смотри на вещи проще.
Успокоиться он не мог, но ответил как мог хладнокровно:
— Я и так думаю проще некуда: что, раньше разве не бывало, чтобы вступали в брак не с ровней?
— Ну, конечно, бывало, — теперь разгорячилась Пегги. — Согласна, только с другого конца. Мужчина брал за себя женщину из низшего класса, случалось, но не наоборот. Я не слышала, а ты когда-нибудь слышал, чтобы кто-нибудь вроде мисс Агнес позабыл бы себя и искал супруга среди таких… давай смотреть правде в глаза, среди таких, как мы. Так не может быть и так не бывает. Да, если мужчина стоит выше, бывает, но не наоборот. Никогда! Никогда!
Агнес ходила по магазинам на главной улице Ньюкасла. Лошадь с двуколкой она оставила на окраине и до центра добиралась трамваем. Она купила материи на платье для Милли, и у нее появился соблазн купить себе шляпку.
Уже три года она не приобретала себе обнов, если не считать траурного костюма, который пригодился для двух похорон: и матери, и отца. Она спрятала его и решила никогда больше не надевать — он был ей ненавистен.
Шляпка была из зеленого велюра, поля с одной стороны немного загнуты вверх, спереди розовые и лиловатые цветы из фетра. Она была выставлена на самом видном месте в зеркальной витрине, и Агнес сначала подумала, что шляпка ей не пойдет, но через несколько минут, примерив и услышав, как продавщица, женщина опытная и умеющая убеждать клиентов, воскликнула: «Прямо специально для вас, в тон пальто, лучше не найдешь», она решилась и выложила фунт, двенадцать шиллингов и шесть пенсов, сумму, которой никогда еще не доводилось потратить на шляпку.
