Ева Модиньяни - Корсар и роза
— А где кухня? — спросила Лена.
— Ах да, ты же еще не знаешь расположения комнат в доме. Выйдешь вот в эту дверь, спустишься по служебной лестнице и попадешь прямо в кухню. Представься мадам Рене. Это наша повариха. Она родом из Салона, это небольшой городок в Провансе, во Франции. В кулинарном искусстве она большая мастерица. Учти, у нее очень трудный характер. Попросишь подать le petit dejeuner pour madame[28]. Ну-ка повтори, я хочу услышать твое произношение, — потребовала графиня.
Лена повторила, стараясь получше сосредоточиться.
— Отлично справляешься, — похвалила ее Одетта.
Оглушенная множеством свалившихся на нее новых впечатлений, Лена с трудом нашла кухню, громадное помещение, сверкающее начищенной до блеска медной утварью, украшенное косичками репчатого лука и чеснока, пучками ароматических трав, подвешенных к потолочной балке. И всем этим кулинарным царством распоряжалась мадам Рене.
Более впечатляющей женщины Лене никогда в жизни не приходилось видеть. Ростом она была на два вершка выше Лены, всегда считавшей себя дылдой. Мадам Рене к тому же обладала борцовской фигурой, а на ее пышущей жаром, как огнедышащая печь, физиономии топорщились над губой черные колючие усики. Волосы были скрыты под белым крахмальным чепцом, надвинутым до самых бровей. На ломаном живописном итальянском, пересыпая речь французскими словечками, она объяснила Лене, как подавать первый завтрак: застелить серебряный поднос белой накрахмаленной салфеткой, в центре поставить вазочку голубого стекла с тремя желтыми нарциссами, потому что bleu[29] и jaune[30] были любимыми цветами madame la comtesse[31]. Кофейник, молочник, сахарница, масленка и подставка для яйца были из тонкого до прозрачности фарфора, расписанного вручную. Лена расположила их на подносе, следуя указаниям поварихи, потом поставила на него чашку с блюдцем, тарелочку, поджаренный хлеб, завернутый в льняную салфетку, и розетку с вареньем из черной смородины. Готовый к сервировке поднос показался Лене чудом красоты и верхом бесполезности. «Впрочем, — подумала она, — возможно, секрет красоты кроется именно в ее бесполезности».
Поднимаясь вверх по лестнице, Лена дрожала от страха, боясь разбить какой-нибудь хрупкий предмет утонченной роскоши.
Одетта была уже в полном облачении и даже успела наложить грим. Она надела костюм из голубой шерсти и обулась в розовые туфельки под цвет блузке, поддетой под жакет. Весело смеясь, она говорила по телефону. Указав Лене на столик, куда надо было поставить поднос, графиня энергичным кивком отослала ее вон. Лена повернулась и пошла к дверям. Одетта в этот момент говорила:
— Он знает, как обращаться с женщинами, у него есть подход. Мне до безумия нравятся такие грубоватые типы. Ложится с тобой в постель, словно делает тебе великое одолжение, а на следующий день даже имени твоего не помнит. Нет, нет, я тебя уверяю, в постели он просто бог. У него великолепное тело, ослепнуть можно. Непременно нужно тебя с ним познакомить.
Она с минутку помолчала, выслушивая собеседницу, а затем заговорила вновь:
— Я провела с ним прошлую ночь и до сих пор не могу прийти в себя. Как его зовут? У него такое необычное, бунтарское имя. Его зовут Спартак.
Лена залилась краской. Сердце у нее оборвалось, а глаза наполнились слезами.
Глава 14
Спартак получил приглашение, напечатанное изящным шрифтом на кусочке лощеного белого картона:
«Ардуино и Одетта Сфорца ди Монтефорте имеют честь пригласить Вас на обед в своей резиденции в Котиньоле вечером 15 мая».
Он несколько раз озадаченно перечитал послание и даже сверил адрес на конверте. Да, приглашение было адресовано именно ему. Наконец он показал его матери:
— Что вы на это скажете?
— Скажу, что ты становишься уважаемым человеком. Граф это знает, поэтому и приглашает тебя в гости. В конце концов, вы же компаньоны. Пеньковая фабрика в Равенне — это ваше общее предприятие. Так почему бы ему и не позвать тебя в гости? — рассудительно заметила старая крестьянка, очень гордившаяся успехами сына.
— Я туда не пойду, — решительно отказался молодой человек.
— Они подумают, что ты задираешь нос, — предупредила мать.
— Как раз наоборот, если бы я принял приглашение, все бы решили, что я выставляю себя напоказ, — возразил Спартак. — Не знаю, как вести себя с господами, если только речь не идет о делах. Хоть я и хожу в университет, в душе я по-прежнему крестьянин. Мы живем в двух разных мирах, и это правильно. Так и должно быть. Я не хочу вторгаться на чужую территорию. Вы меня понимаете, мама?
— А водить компанию с графиней — как это назвать? Что ты об этом скажешь? — хитро прищурилась она.
— Мама, ради бога, неужели вы тоже начали собирать сплетни? — с досадой воскликнул сын.
— В том, что люди говорят, всегда есть доля правды, — возразила мать. — Ладно, меня все это не касается. И все же, нет, ты послушай, я дело говорю, мне бы хотелось, чтобы ты обручился с какой-нибудь славной девушкой, — проворчала мать.
— Ну что вы, мама, — возмутился Спартак, — что вы, в самом деле! Далась вам эта помолвка! Не упускаете случая меня попрекнуть.
— А ты хоть раз мне ответил?
— Я не создан для женитьбы. И все, хватит об этом. А что это свет у нас в кухне такой слабый? Почему бы вам не поставить более мощную лампочку? — Он решил уйти от разговора, сменив тему.
Они сидели вдвоем за кухонным столом. Миранда уехала в город, ее отдали в обучение к знаменитой мастерице по вышиванию, создававшей подлинные шедевры рукоделия для самых обеспеченных семей. Старый Рангони был в поле. Семья благодаря Спартаку больше не знала нужды, но все продолжали жить скромно, как жили всегда. Никто в округе не мог бы заподозрить, что у Рангони уже имеется солидный счет в банке и что Спартак ведет переговоры с переселившимся в Америку нотариусом Беллерио о приобретении его дома в Болонье на площади под Двумя Башнями.
— Ты мне зубы-то не заговаривай! Электричество стоит недешево, лампочки в сорок свечей нам за глаза довольно. Я говорю: раз молодой человек вроде тебя не хочет жениться на порядочной девушке, значит, у него амуры с какой-нибудь замужней женщиной, — неумолимо продолжала мать.
— А если и так?
— Если женщина изменяет мужу, значит, она дрянь. Ничего больше сказать не могу. — Слова матери прозвучали как приговор.
— Женщина, о которой я думаю, не изменяет мужу, — ответил Спартак.
— Стало быть, это правда! — воскликнула она, загораясь гневом.
