Кристин Ханна - Надеюсь и люблю
Лайем закрыл глаза. Казалось, сама жизнь остановилась, воцарилась гнетущая тишина. И в этой тишине билось сердце стареющего человека, жаждущего… неизвестно чего.
Глава 25
Микаэле снилось, что она снова в большом бревенчатом доме.
Снова плакал ребенок, и на этот раз она испугалась сильнее. Поэтому она побежала наверх и быстро пересекла пустующую веранду. За ее спиной кресло-качалка скрипнуло и дернулось, как будто его толкнули чьи-то невидимые руки.
Она повернула ручку входной двери и рванула ее так, что дверь отскочила и ударилась о противоположную стену.
– Эй? – позвала она шепотом.
Плач усилился. Она пошарила по стене и нащупала выключатель. У нее отлегло от сердца. Свет вспыхнул – огромный канделябр, который поддерживали оленьи рога, разбрасывал золотистую сеть по столовой. Она вдруг увидела себя со стороны, сидящую за столом: «Ну-ка, дети, расскажите, как вы провели сегодняшний день…»
Но вокруг не было никого, только откуда-то раздавался стук вилок и ножей по фарфоровым тарелкам. Где же все?
И снова раздался плач. Она прошла вдоль стола, затем поднялась наверх по лестнице из старых, расщепленных бревен. Казалось, что вокруг множество людей, что позади нее собралась толпа, которая перешептывалась и тем самым толкала ее в черную глубину. Однако стоило ей обернуться, как позади никого не оказывалось – она была в одиночестве. Только ее тень следовала за ней по пятам на второй этаж.
– Ма… мамочка…
– Где вы? – крикнула она. Тишина.
Она бросилась бежать, но теперь вокруг не было ни окон, ни дверей. Только детский плач…
Она бежала и бежала, пока не уперлась в глухую стену.
– Где вы?
Она резко обернулась. Выяснилось, что она стоит на крохотном обрывке ковра. Перед ней появилась дверь.
Дрожащей рукой она потянулась к ручке. За дверью лежала чернота. И вездесущий детский крик… Она пошарила по стене и включила свет.
В углу комнаты сидел ребенок, поджав колени к подбородку. На нем были фланелевые боксерские шорты – «как у папы» – и зеленая майка с эмблемой бейсбольной команды.
Он поднял на нее глаза. На его щеках виднелись следы слез, в карих глазах застыла боль.
Мальчик из больницы.
– Мама? – прошептал он.
– Брет! – воскликнула она, упав перед ним на колени и крепко прижав его к груди.
Она проснулась. Воспоминания кружились в мозгу бешеным водоворотом.
Брет. Брет. Брет. Это тот мальчик, которого она отвергла своим равнодушием, когда он поцеловал ее в лоб ласковым поцелуем, похожим на прикосновение крыла бабочки.
Это ее малыш.
Она потянулась к телефону, но, прежде чем снять трубку, взглянула на стенные часы. Было три часа ночи. Звонить слишком рано. Тогда она закрыла глаза, откинулась на подушки и снова отдалась во власть воспоминаний.
Она резко пробудилась. Половина десятого.
«Черт побери!» – мысленно выругалась она. Дети наверняка уже в школе.
Рядом с кроватью на столике стоял поднос с едой. Завтрак выглядел отвратительно. Казалось, она снова впадет в кому, если съест его. Она вздохнула и отодвинула поднос. Закрыв глаза, она вернулась к воспоминаниям прошлой ночи.
Брет. Джейси. Ее драгоценные дети. Она не помнила деталей, но главное к ней вернулось.
И еще Джулиан. Она помнила все бесконечные дни и ночи, когда ждала его звонка, когда засыпала в слезах.
И Лайем. Она вспомнила все вопросы, которыми терзалась, стремясь полюбить его. И то, как ей всегда не хватало его любви…
Она долгие годы ждала, что Джулиан к ней вернется, но в какой-то момент осознала, что надо жить собственной жизнью, самой зарабатывать на хлеб. Она закончила школу медсестер и стала работать в этом самом здании.
Здесь она впервые увидела Лайема, когда тот пришел навестить своего отца. В те дни она чувствовала себя одинокой и потерянной. Незадолго до этого она прочла в газете сообщение о новой женитьбе Джулиана, и оно подорвало ее уверенность в себе. Когда Лайем предложил ей руку и сердце, она согласилась.
Она знала, что Лайем влюбился в нее с первого взгляда, и хотя не чувствовала по отношению к нему того же, ей был необходим человек, который любил бы ее, заботился о ней. День за днем, пока они вместе сидели у кровати его умирающего отца, она ощущала, что значит быть любимой и желанной.
И потом, когда выяснилось, что она беременна, выбраться из этой ловушки оказалось уже невозможно. Она до сих пор помнила каждую минуту того дня, когда призналась ему, что у нее будет ребенок.
Они приехали к водопаду Ангела, их любимое место, и устроили пикник на одеяле. Когда она рассказала Лайему про ребенка, он сначала рассмеялся, а потом сразу же попросил ее стать его женой.
Она ответила, что уже была замужем. «Я уже была замужем. Я любила мужа всем сердцем. Боюсь, что буду любить его до конца своих дней».
«Понимаю», – сказал он. Но на самом деле только она понимала, что это значит. Она разбивала сердце человеку, который любит ее так, как она любила Джулиана. Ей хотелось бы верить в то, что они могут быть счастливы. Странно, но в каком-то смысле так и было. Постепенно в ее душе выросла любовь к Лайему, но она никогда не теряла голову от этой любви. Честно говоря, она просто не позволяла себе этого делать – теперь это очевидно.
Она всегда продолжала ждать Джулиана. Где-то в глубине души юная девочка-идеалистка сохранила уголок, предназначенный для истинной любви, в котором до сих пор горела свеча – маяк, зажженный для Джулиана. Именно поэтому сосуд ее любви к Лайему оказался хрупким, как тонкая ледяная корочка, покрывающая поверхность глубокого озера. Да и как иначе, если она до сих пор не может внутренне расстаться с Джулианом?
Только теперь она отчетливо понимала, что отчаянно сожалеет об этом. Прошлое представлялось ей тугим узлом, неводом, наполненным водорослями и тиной. Интересно, удастся ли ей когда-нибудь развязать узел и разыскать в илистой каше бесценные жемчужины?
Стоило ей закрыть глаза, как перед внутренним взором тут же возникал яркий, светящийся калейдоскоп ее жизни. Его фрагменты она видела в букетах цветов и кадках с растениями, в стопке визитных карточек, сложенных на подоконнике, в кипах записок с телефонными сообщениями, которые медсестры приносили ей каждое утро.
В Ласт-Бенде она нашла свое место в жизни, этот мир принял ее как свою. Но самое ужасное заключалось в том, что она этого не понимала. Долгие годы ей казалось, что она здесь чужая. Несмотря на то что она принимала участие в десятке благотворительных мероприятий и организовала клуб верховой езды в городе, каждый раз, садясь за стол во время дружеского обеда или распивая пунш с соседями после посещений церкви, она чувствовала себя не на месте, одинокой среди чужих людей. Виной тому тяжкий и отвратительный груз мнительности, который она несла на своих плечах с юных лет. Она так привыкла к этому грузу, что не заметила, как заплечный мешок оказался пуст.
