Тилли Коул - Тысяча незабываемых поцелуев (ЛП)
Рун оттолкнул мою руку от кошелька, когда я пыталась заплатить. Он заплатил, еще не зная, куда мы направляемся. Я потянулась и поцеловала его в щеку.
— Такой джентльмен, — подразнила я, и наблюдала, как он закатил глаза.
— Не уверен, что твой отец думает то же самое обо мне.
Я не смогла сдержать смех. Когда смех вырвался на свободу, Рун остановился и посмотрел на меня, протянув руку. Я вложила свою в его и позволила ему потянуть меня. Его рот оказался чуть выше моего уха, и он сказал:
— Почему, когда ты так смеешься, я неистово хочу сфотографировать тебя?
Я подняла голову, мой смех угас.
— Потому что ты умеешь запечатлеть все аспекты человеческого состояние: хорошие, плохие, правду. — Я пожала плечами и добавила: — Потому что, несмотря на то, как сильно ты протестуешь и источаешь ауру тьмы, ты борешься за счастье, хочешь быть счастливым.
— Поппи. — Рун отвернул голову. Как всегда, он не хотел воспринимать правду, но она была там, заперта в его сердце. Все, что он хотел когда-либо, быть счастливым — только он и я.
Я же хотела, чтобы он научился быть счастливым сам по себе. Хотя я буду проживать рядом с ним каждый день в его сердце.
— Рун, — мягко призвала я. — Пожалуйста, пойдем со мной.
Рун уставился на мою вытянутую руку, прежде чем смягчился и переплел наши пальцы вместе. Даже тогда он пялился на наши соединенные ладони с намеком на боль в сдержанном взгляде.
Приблизив наши руки к своим губам, я поцеловала тыльную сторону его ладони и прижала их к моей щеке. Рун выдохнул через нос. Наконец он притянул меня под защиту своей руки. Обняв его за талию, я провела его через двойные двери, открывая взору происходящее за ними.
Мы были встречены огромным, открытым пространством известных фотографий, обрамленных стенами. Рун замер, и я подняла голову как раз, чтобы увидеть его удивленную, тем не менее, страстную реакцию на зрелище перед ним — его мечту перед ним. Выставка фотографий, которые сформировали наше время.
Фотографии, которые изменили мир.
Идеально запечатленные моменты времени.
Грудь Руна медленно поднялась, когда он глубоко вдохнул, затем выдохнул со сдержанным спокойствием. Он опустил взгляд на меня и приоткрыл губы. Ни звука не вышло. Ни одного слова.
Потерев его грудь своей рукой, под фотоаппаратом, который висел на его шее, я сказала:
— Я нашла эту выставку вчера вечером, и захотела, чтобы ты увидел ее. Она будет здесь целый год, но я хотела оказаться здесь с тобой, в этот момент. Я... я хотела разделить это с тобой.
Рун моргнул, его выражение лица было нейтральным. Единственной видной реакцией было то, что он стиснул челюсти. Я не была уверена, был ли это хороший знак или нет.
Перестав держать его под руку, я свободно держала его пальцы. Изучив пособие, я подвела нас к первой фотографии выставки. Я улыбнулась, увидев матроса в центре Таймс-сквер, который наклонил медсестру, чтобы поцеловать.
— Нью-Йорк. 14 августа 1945. «День Победы над Японией на Таймс-сквер», сделанная Альфредом Эйзенштадтом, — прочитала я. И ощутила легкость и волнение праздника через фото передо мной. Я чувствовала, будто нахожусь там, разделяя этот момент со всеми.
Я подняла взгляд на Руна, и заметила, что он изучает фотографию. Его выражение лица не изменилось, но я заметила, что его челюсть расслабилась, а голова была слегка наклонена.
Его пальцы дернулись в моих.
Я снова улыбнулась.
Он не остался невосприимчив. И неважно, как сильно отнекивался, он любил это. Я чувствовала это также легко, как ощущала снег на своей коже на улице. Я подвела его ко второй фотографии. Мои глаза расширились, когда я осмотрела драматичную сцену. Танки катились колонной, мужчина стоял у них на пути. Я быстро прочитала информацию, и мое сердце забилось быстрее. «Площадь Тяньаньмэнь, Китай. 5 июня, 1989. На фото запечатлено, как единственный мужчина протестует, чтобы остановить военное подавление продолжавшихся протестов против китайского правительства».
Я подошла ближе к фотографии и сглотнула.
— Грустно, — сказала я Руну, на что он кивнул.
Казалось, каждая новая фотография вызывала различные эмоции. Смотря на эти запечатленные моменты, я по-настоящему поняла, почему Рун любил фотографировать. Выставка демонстрировала, как эти запечатленные моменты воздействовали на общество. Они показывали человечность в самом лучшем и худшем свете.
Они подчеркивали жизнь во всей наготе и чистой форме.
Когда мы остановились у следующего фото, я немедленно отвела взгляд, не в силах смотреть. Стервятник терпеливо ждал, зависая над изможденным ребенком. Я мгновенно почувствовала печаль.
Я двинулась дальше, но Рун подошел ближе к фотографии. Я повернула голову, наблюдая за ним. Он изучал каждую деталь фото. Его глаза вспыхнули, а руки сжались в кулаки по бокам.
Его страсть прорвалась.
Наконец-то.
— Это фото одно из самых противоречивых из всех снятых, — проинформировал он меня тихо, все еще фокусируясь на изображении. — Фотограф освещал голод в Африке. Когда он делал это фото, то видел, как ребенок шел за помощью, а стервятник ждал, чуя смерть. — Он сделал вдох. — Это фото одним кадром показывает масштабы голода гораздо яснее, чем все предыдущие письменные отчеты, когда-либо существующие. — Рун посмотрел на меня. — Оно вынуждает людей сесть и обратить внимание. Во всей своей жестокой тяжести фото показывает, как ужасно расти в голоде. — Он снова указал на ребенка, скорчившегося на земле. — Из-за этой фотографии увеличилась помощь, СМИ стали больше освещать голодающих. — Он сделал глубокий вдох. — Это фото изменило мир.
Не желая останавливать его импульс, мы перешли к следующему фото.
— Ты знаешь, о чем эта?
Чтобы посмотреть большинство фотографий мне приходилось бороться с самой собой, на большинстве были боль, страдания. Но фотографы испытывали определенный тип благоволения, несмотря на то, что вид был душераздирающим. Для них это были глубокие и бесконечные сообщения, запечатленные в одном кадре.
— Это были протесты — война во Вьетнаме. Буддийский монах совершил самосожжение. — Рун опустил голову и наклонил набок, изучая под разными углами. — Он даже не дрогнул. Он испытывал боль, делая этим заявление, что должен воцариться мир. Он обратил внимание на затруднительное положение и бесперспективность этой войны.
День проходил, Рун объяснил почти каждую фотографию. Когда мы достигли финального снимка — это было черно-белое фото молодой женщины. Оно было старым, казалось, ее прическа и макияж из шестидесятых. Ей было около двадцати пяти, она улыбалась на фотографии.
