Наталья Миронова - Случай Растиньяка
Вдруг из-за выгородок вынырнула та самая японка. Симпатичная, маленькая, хрупкого сложения.
– Миз, – обратилась она к Кате. Они там все политкорректные, говорят «миз», чтобы ненароком тебя не обидеть намеком на то, что вдруг ты не замужем. – Мы можем купить кое-что?
– Все, что угодно. – Катя встала из-за стола и взяла прайс-лист. – Что вас интересует?
Эту фразу она выучила назубок. «Что вы хотите?» – прозвучало бы слишком грубо.
– Сюда. – Ступая маленькими изящными шажками, японка повела ее в самый дальний отсек, и у Кати сердце замерло от предчувствия. – Вот.
«Та-та-та-там», – пропела в голове у Кати тема судьбы из Пятой симфонии Бетховена. Симпатичная пожилая японка указывала на ее картину. На картину, которая самой Кате очень нравилась. И что теперь делать? Придется продавать.
Она назвала цену: четыре тысячи долларов. Японка в пулеметном ритме посовещалась с мужем. Кажется, она собиралась кому-то эту картину подарить. Кажется, дочери. Или нет, внучке. «Великая дочь» – это же внучка.
Может, они еще и не купят. Все-таки Этери задрала цену.
Но они согласились. Расплатились, разумеется, карточкой: американцы почти отвыкли от наличных.
Еще одна чета после долгих и темпераментных препирательств купила другую картину, не Катину. Катя все оформила, дала им сертификаты на вывоз, и они, слепя ее вспышками фарфоровых американских улыбок, ушли. А Катя позвонила Этери.
– Фирка, мою картину купили! – доложила она чуть ли не в слезах.
– Притормози, – отозвался в трубке голос Этери. – Кто купил? Герман?
– То-то и оно, что не Герман. Герман на работе. Какие-то американцы.
– Так это же замечательно! Ты чего ревешь, дурища? Выходит на мировой уровень и ревет. Что они купили?
– «Свечу», – всхлипнула Катя.
– Ну и прекрасно! Амеры проявили вкус, что для них нехарактерно. А ты чего психуешь?
– Я не психую. Я хотела «Свечу» Герману показать.
– Ну и покажешь. Ты сколько раз эту «Свечу» малевала? Да я тебе сегодня же еще одну выкачу. С нарочным пришлю.
– Тот вариант был самый лучший…
– Катька, не ной! Тот был бледный, а этот по колеру гораздо теплее. И можешь смело ставить пять тонн баксов. Твой варяг потянет.
– А может, я захочу ему подарить? – обиделась Катя.
– А может, кто-то мне пять тонн баксов задолжал? – змеиным голоском парировала Этери. – Чего это ты моими «Свечами» раскидалась? Хочешь подарить – малюй новую и дари. Но чтоб я об этом не знала.
– Ладно, высылай ту. Да, они еще «Московский дворик» купили. Такой, знаешь, под Брайнина.
– Надо же, какие продвинутые амеры! Ладно, жди курьера. До связи!
Этери сдержала слово и прислала в галерею курьера с новым вариантом Катиной картины. Катя повесила ее на место купленной. За день в галерею еще пару раз заглядывали посетители, но никто ничего не купил. Зато после шести пришел Герман.
– Привет! Как дела? – спросил он, целуя ее на пороге.
– У меня хорошо, две картины продала.
– Не свои, надеюсь?
– Одну чужую, другую свою.
– Как же так! – возмутился Герман. – Мы же договорились: закупаю я.
– Такого уговора не было. И не волнуйся, та картина тоже была в двух экземплярах. Хочешь посмотреть – иди ищи.
– Ладно. – Герман засмеялся. – Эй, а мой билет?
– За особые заслуги пущу тебя зайцем.
– Нет, это несолидно.
И он выложил на стол очередной полтинник. Катя жестом картежницы, бьющей простого туза козырной шестеркой, выложила поверх полтинника билет и две десятки.
– Вам на погоны.
Герман засмеялся, и они пошли осматривать новую экспозицию.
– Ну, это я уже видел, – пренебрежительно заметил он, кивнув в сторону «клееночников».
Катя видела, что он ищет ее картины, и боялась, что не найдет. Герман равнодушно прошел мимо «московских двориков» под Брайнина, хотя среди них были и неплохие, с настроением, и вступил в самый дальний отсек.
– Вот это твоя? – спросил он, глядя на прелестную акварель с осенним бульваром.
– Моя.
– «Было ваше – стало наше!» – насмешливо продекламировал Герман. – Беру. Мне нравится.
Он остановился перед следующей картиной, совершенно не похожей на предыдущую. На фоне темно-синего неба стоял… дом – не дом… Свеча величиной с дом, потому что рядом для масштаба были изображены маленькие человечки. Свеча горела и мягко светилась изнутри, а в середину ее был помещен громадный глаз.
Герман оглянулся на Катю. Она кивнула.
– Только не спрашивай, что это значит, хорошо? Это фантазия. Я сказки иллюстрировала и вот – навеяло.
– Мне ужасно нравится. Не знаю почему, но нравится. Красиво. А еще что-нибудь твое есть?
– Вот, соседняя.
Соседняя картина была абстрактной. Небольшое, узко вытянутое в длину по отношению к высоте полотно, заполненное неправильной формы трапециями – красными, темно-синими, совсем маленькими светло-желтыми с черными контурами.
– Ты же не рису… э-э-э… не пишешь абстрактных?
– А тут вдруг захотелось попробовать. Этери говорит, что здесь есть настроение.
– Можно я куплю все три?
– Герман, – всполошилась Катя, – зачем тебе все три? Тебе же абстрактная не понравилась!
– Кто сказал, что не понравилась? Очень даже понравилась. Здесь есть настроение.
– Попугай.
– Нет, серьезно. Я бы и сам догадался, что это твоя, просто не ожидал… Они все такие непохожие…
– Я люблю менять стили.
– А мне нравятся все твои стили. Так что я беру все.
– Не хочешь притормозить? Ты хоть подумал, где ты все это повесишь?
– Вот эту – на работе, – указал Герман на абстрактную картину. – Вот эту, – он кивнул на «Свечу», – дома. А вон ту отвезу родителям. Им понравится.
А вот Кате что-то сильно не нравилось. Она все больше хмурилась и кусала губы.
– Герман… Это большая сумма. Я не хочу, чтобы ты бросался деньгами… Ты можешь вот так зараз выложить двенадцать тысяч долларов?
– Для меня это небольшая сумма. Могу себе позволить. «Без всяких бенцев», как говорит один мой знакомый компьютерщик, – улыбнулся Герман, вспомнив Даню Ямпольского.
Катя поняла, что ей его не переспорить.
– Хорошо, но если ты хочешь подарить акварель родителям, тогда пусть это будет подарок от меня.
– Третья картина бесплатно? – переспросил Герман. – Нет, не пойдет. Хочешь сделать им подарок? Напиши что-нибудь специально для них. А эту я покупаю.
– Я же не знаю…
– Напиши еще одну такую свечку. Можешь? Я знаю, им понравится.
– Могу… – пожала плечами Катя. – Ладно, у меня к тебе другая просьба. Можешь на время оставить картины здесь? Я повешу наклейки, что они проданы, но пусть еще повисят.
