Светлана Алюшина - Счастье среднего возраста
— Да, Осип Митрохин.
— Мы с ним учились на одном курсе, вместе в аспирантуру поступили, у нас один руководитель был, работали вместе.
— Он был хорошим ученым? — вмешался Бур.
Сашка замялась.
— Да вы говорите как есть, — понял ее сомнения Лев Петрович.
— Это важно? — все же уточнила она.
— Это важно, — ответил Иван, — особенно для тебя.
— Он очень талантливый прохиндей от науки. Везде подлезть, подсуетиться возле нужных людей — кому польстить, кому в лапу сунуть. Кандидатскую он защитил, стащив у своего студента, очень талантливого мальчика, идею и первичные наработки. Но так стащил, что ничего доказать было невозможно. Знаете, такой типаж всегда нужного, могущего все достать и устроить человека.
— Но он хоть что-то знал, умел по предмету?
— Ну, полным бездарем он не был, безусловно неплохой химик, чуть выше уровня рядового, но не более.
— Митрохин пытался предложить нескольким весьма богатым людям нечто, на чем можно очень хорошо заработать. Кто-то отмахнулся, как от глупости, кто-то просто не решился, а наш зам идею выслушал, провел тщательное расследование и рискнул. Уж очень ему еще заработать хотелось, тем более когда он уже считался бы мертвым, проживая под другим именем за границей.
— Господи, и что такого мог предложить ему Митрохин? — продолжала удивляться Сашка.
— Супернаркотик. Необычайно дешевый в производстве и обладающий невиданным еще эффектом.
— Вы хотите сказать, что Оська синтезировал новый наркотик? — поразилась необычайно Саня.
— Не он, Александра Владимировна, — оживился Лев Петрович, — а ваш руководитель, Герман Александрович Кохнер.
Сашка уставилась на начальника Ивана, подняв брови и округлив глаза от изумления, словно он признался ей, что является тайным, засланным на Землю инопланетным шпионом, и продемонстрировал зеленые рожки.
— А что вы так удивились? Такое возможно? — приободрился, подобрался товарищ Бур, будто в интересную игру вступил и теперь его ход.
— Возможно в принципе, — очнулась Сашка, — но он этого не делал.
— А вот Митрохин утверждал, что делал. И что он сам видел записи результатов синтеза и даже переснял некоторые. Еще он утверждал, что осталось некое наследство — дневники и тайные записи Германа Александровича.
— Нет! — возмутилась Сашка, даже головой тряхнула от злости. — Не было никакого наследства и дневников! Это чушь и глупость!
— Почему вы в этом уверены?
Санька разнервничалась:
— Лев Петрович, у вас здесь можно курить?
— Ну конечно, Александра.
— И если можно, кофе?
— Можно, можно! — улыбнулся хозяин.
Он нажал кнопку селектора, глянул на Ивана, кивнул, что-то там поняв по его лицу, и отдал распоряжение:
— Два кофе. И мне еще чаю.
Встал, самолично принес и поставил перед Сашкой пепельницу, вернулся в свое кресло. Иван протянул Александре сигарету, щелкнул зажигалкой, давая прикурить.
Она затянулась, закашлялась.
— Извините, не привыкла.
Мужчины смотрели на нее в ожидании пояснений.
— Германа Александровича я знаю с детства. Он был близким другом моего отца, хоть и старше папы и возрастом и рангом, но они дружили всю жизнь. Потом я у него училась и работала в его лаборатории под его руководством.
От волнения и сосредоточенности она не обратила внимания, как перед ней оказалась чашка с кофе, автоматически отхлебнула и затянулась сигаретой.
— Конечно, Герман Александрович вел записи, мы все вели. Но это академический институт, и у нас существовал режим секретности, весьма непростой. Думаю, вы об этом все знаете, и рассказывать вам, как он осуществляется, я не буду. Главное, что все записи оставались в спецхране, в институте. Я объясню вам механизм хода работ. Ставится некая глобальная задача, скажем, новая разработка препарата, останавливающего рост раковых клеток. Герман Александрович дает каждому сотруднику определенный этапный участок, поручает провести опыты с такими-то реактивами, проверить. Вся информация поступает к нему. Он единственный, кто знает, держит в уме, что должно получиться на конечном этапе. Понимаете? Он видит картину в целом. Все рабочие тетради, дневники экспериментов и хода работ сдаются в спецхран каждый вечер и выноситься из здания не могут. Никогда он не вел никаких дневников — зачем? Он все держал в голове. Конечно, он работал все время и дома тоже, что-то писал постоянно, но это размышления всего лишь. Ты можешь что угодно понаоткрывать дома, за столом, но химия — это очень прикладная наука — без реактивов, лабораторных исследований и мышек все твои открытия ничего, гроша ломаного не стоят, оставаясь только предположениями. Вот, скажем, математика — другое дело, ей не нужна точная, порой микроскопическая дозировка реактивов, тысячи экспериментов, чтобы найти правильную дозировку, — пиши свои формулы хоть где! А в химии все только в лаборатории! Поэтому если что и было у Германа Александровича дома, то только ход размышлений, наметки направлений опытов. Все отчеты, конечные результаты сдавались в единственном экземпляре в спецхран. Я работала с ним все время и точно знаю, что никакого наркотика он не синтезировал! А через год после моего ухода он умер. А Митрохин ушел на пару лет раньше меня.
— И тем не менее он утверждал, что такое описание было, и предоставил то, что смог сфотографировать.
— Да он мог сфотографировать что угодно и выдать это за синтез наркотика!
— Мог, — согласился Бур, — но наш фигурант — не тот человек, который примет что-то на веру. Он отдал эти записи нескольким специалистам-химикам, и они подтвердили, что это описание части синтеза. Нет только конечных и самых важных данных. Кстати, наши химики тоже смотрели, даже восхищались неординарностью решения и подтвердили выводы тех специалистов. Видите ли, можно было бы предположить, что это иной опыт, но к формулам прилагался лист с описанием, какие именно последствия и реакции производит данный препарат на человека. Полное описание действия препарата.
— А я могу посмотреть эти записи? — спросила она.
— Да.
Лев Петрович достал из ящика стола и протянул ей тоненькую папочку. Сашка углубилась в изучение. Мужчины переглянулись и молча ждали. Она просмотрела все быстро и вернула папочку Буру.
— Что скажете? — живо поинтересовался Лев Петрович.
— Это может быть какая угодно разработка, некий ее этап. За неимением конечных данных, утверждать, что это синтез наркотика, нельзя. И еще раз повторюсь: Герман Александрович не синтезировал наркотик.
— А почему вы в этом так уверены? Он бы вас посвятил, если бы все-таки сделал этот синтез?
