Сесилия Ахерн - Посмотри на меня
В шесть утра розовая дверь распахнулась, я вытянулся в струнку, как будто в класс входил учитель. Элизабет вышла из дома, закрыла за собой дверь, заперла ее и пошла по выложенной булыжником подъездной дорожке. На ней был темно-шоколадный спортивный костюм — единственный неформальный наряд в ее шкафу. Волосы неаккуратно убраны назад, лицо без косметики, но мне показалось, что еще никогда она не была так прекрасна. Сердце мне как будто стиснула чья-то рука, причинив ужасную боль.
Она подняла глаза, увидела меня и остановилась. Ее лицо не озарилось улыбкой, как обычно. Сердце заболело еще сильнее. Но, по крайней мере, она видела меня, а это — самое главное. Никогда не принимайте как должное, что люди смотрят вам в глаза, вы не понимаете, как вам повезло. На самом деле — нет, забудьте про везение, вы не представляете, как важно, что вас узнают, даже если на вас смотрят сердито. Вот когда на вас не обращают внимания, когда смотрят сквозь вас — вот тогда нужно бить тревогу. Как правило, Элизабет не обращает внимания на свои проблемы, обычно она смотрит мимо них и никогда не смотрит им в глаза. Но, судя по всему, я был проблемой, которая стоила того, чтобы ее решить.
Она подошла ко мне со сложенными на груди руками, голова высоко поднята, глаза уставшие, но полные решимости.
— Айвен, у вас все нормально?
Ее вопрос застал меня врасплох.
Я ожидал, что она будет кричать на меня, не захочет слушать и не поверит моим объяснениям, как бывает в кино, но она повела себя иначе. Она выглядела спокойной, хотя внутри у нее кипел гнев, готовый выплеснуться наружу, в зависимости от того, что я сейчас скажу. Она изучала мое лицо в поисках ответов, которым не поверит.
Кажется, мне еще никогда не задавали такого вопроса. Я думал об этом, пока она разглядывала мое лицо. Нет, было ясно как день, что у меня далеко не все нормально. Я чувствовал себя раздраженным, усталым, злым, голодным, а еще была боль, но не от голода, эта боль начиналась в груди и разливалась по всему телу, отдаваясь в голове. Я чувствовал, что за ночь мои взгляды и убеждения изменились. Убеждения, которые я с удовольствием бы высек в камне, повторял вслух и которым прежде следовал. Как будто управляющий жизнью волшебник безжалостно раскрыл свои припрятанные карты, и в этом не было никакого волшебства, всего лишь простой фокус. Или обман.
— Айвен? — Она выглядела обеспокоенной. Выражение ее лица смягчилось, она опустила сложенные на груди руки, сделала шаг вперед и потянулась, чтобы дотронуться до меня.
Я не мог ответить.
— Пойдемте пройдемся. — Она продела свою руку в мою, и мы ушли с улицы Фуксий.
Они шли в тишине вдали от города, вдыхая холодный утренний воздух. Было еще очень рано, птицы громко пели, кролики отважно перебегали им путь, и бабочки танцевали вокруг них, пока они шагали по лесу. Лучи солнца пронзали листву огромных дубов и, рассыпаясь солнечными брызгами, похожими на золотую пыль, освещали их лица. Слышалось журчание воды, вокруг стоял освежающий аромат эвкалиптов. Они добрели до просвета, где деревья расступались, открывая величественный вид на озеро. Они прошли по деревянному мостику, сели на жесткую резную скамью и замерли в молчании, наблюдая за тем, как лосось выпрыгивает из воды, ловя мух в согревающемся воздухе.
Элизабет заговорила первой:
— Айвен, в своей сложной жизни я изо всех сил стараюсь все упростить, насколько это возможно. И я знаю каждый день, чего мне ожидать, знаю, что собираюсь делать, куда иду, с кем должна встретиться. Я живу в окружении непредсказуемых людей, и мне необходима стабильность.
Она отвела взгляд от озера и впервые после того, как они сели на скамью, встретилась глазами с Айвеном.
— Вы, — она перевела дыхание, — вы лишили мою жизнь простоты. Вы перетряхиваете все вокруг и ставите все с ног на голову. Временами, Айвен, мне это очень нравится. Вы заставляете меня смеяться, танцевать, как сомнамбула, на улицах и пляжах и чувствовать себя другой женщиной, не такой, какая я есть на самом деле. — Ее улыбка потухла. — Но вчера вечером вы заставили меня почувствовать себя такой, какой я быть не хочу. Айвен, мне нужно, чтобы все было просто, — повторила она.
Повисло молчание.
В конце концов Айвен заговорил:
— Простите за вчерашний вечер, Элизабет. Вы знаете меня, тут не было злого умысла. — Он остановился, лихорадочно соображая, как объяснить ей, что произошло с ним вчера и стоит ли вообще это делать, и решил, что пока не надо. — Знаете, Элизабет, чем больше вы пытаетесь все упростить, тем сильнее все усложняете. Вы создаете правила, возводите стены, отталкиваете людей, обманываете саму себя и не обращаете внимания на искренние чувства. Это не делает жизнь проще.
Элизабет провела рукой по волосам.
— У меня пропала сестра, на руках шестилетний племянник, для которого я должна быть матерью, хотя ничего не понимаю в детях, отец, который неделями не отходит от окна, потому что ждет возвращения жены, исчезнувшей больше двадцати лет назад. Вчера вечером я поняла, что делаю то же самое, что и он: сижу на ступеньках и, глядя в окно, жду мужчину без фамилии, который говорит мне, что он родом из какого-то Яизатнафа. Дня не проходило, чтобы я не искала этот чертов Яизатнаф в Интернете и в атласе, пока не выяснила, что его не существует. — Она перевела дыхание. — Вы мне нравитесь, Айвен, правда, но сначала вы меня целуете, а потом не приходите на свидание. Я не понимаю, что между нами происходит. У меня и так достаточно тревог и боли, и я не хочу пополнять эту коллекцию. — Она устало потерла глаза.
Они смотрели на озеро. Из воды опять выпрыгнул лосось, пошла рябь, и раздался мягкий всплеск. На другой стороне цапля на своих ногах-ходулях тихо подошла к кромке воды. Это был настоящий рыбак за работой, наблюдающий и терпеливо ждущий нужного момента, чтобы пробить клювом стеклянную поверхность воды.
Айвен не мог не заметить сходства между работой цапли и своей собственной.
Когда роняешь на пол стакан или тарелку, раздается громкий стук. Когда разбивается стекло, ломается ножка стола или со стены падает картина, это производит шум. Но когда разбивается сердце, оно разбивается бесшумно. Казалось бы, должен раздаться невероятный грохот или какой-нибудь торжественный звук, например удар гонга или колокольный звон. Но нет, это происходит в тишине, и хочется, чтобы грянул гром, который отвлек бы вас от боли.
Если звуки и есть, то они внутри. Крик, который никто, кроме вас, не слышит. Он такой громкий, что у вас звенит в ушах и раскалывается голова. Он бьется в груди, как огромная белая акула, пойманная в море, и напоминает рев медведицы, у которой отняли медвежонка. Вот на что это похоже — на огромное обезумевшее пойманное животное, ревущее и бьющееся в плену собственных чувств. Но таково свойство любви — для нее нет неуязвимых. Это дикая, жгучая боль, открытая рана, которую разъедает соленая морская вода, но когда сердце разбивается, это происходит беззвучно. Внутри у вас все надрывается от крика, и этого никто не слышит.
