Француаза Бурден - Хрустальное счастье
– Я пойду к Софии, – решила она. – Близнецы такие симпатичные, что они поднимут мне настроение!
Готье спустился один по лестнице, думая о том, не надо ли ему рассказать Винсену о случае с его матерью. Она жила на авеню Малахов, его кузен имел право знать, что его ожидало, когда она станет угасать. Он свернул в кабинет, куда вошел без стука, но комната была пустой. Вместо того чтобы уйти, он огляделся и сел. Винсен любил здесь работать, на месте, которое прежде занимал каждое лето Шарль. А до этого Эдуард, до той ночи 1945 года, когда его убил брат, «убитый, как собака», – говорил Ален. На самом деле Шарль сам свершил правосудие, считая, что его брат не стоил ничего, кроме пули в голову. Револьвер унесли жандармы и не вернули Морванам. Клара, конечно, не могла требовать вернуть его.
Клара, их замечательная бабушка… Без ее выдержки, неиссякаемой энергии кем бы они стали? Ей удалось собрать семью вокруг себя и сохранить ее после своей смерти. Даже Даниэль, приезжая на каникулы в Валлонг с Софией и близнецами, подтверждал этот союз. Пять кузенов оставались заодно уже больше тридцати лет, и какими бы ни были их разногласия, они всегда возвращались в порт приписки, указанный Кларой.
– Ты думаешь, здесь не так жарко, как снаружи? – спросил, входя, Винсен.
– Нет, я ждал… Я думал о наших отцах…
Винсен сел с другой стороны стола, и они долго смотрели друг на друга.
– Надо поговорить об этом с детьми однажды, – добавил Готье.
– Да, я знаю. Чего я не знаю, так это, как им подать события. Кто этим займется?
– Ты…
Перед веселой улыбкой Готье Винсен закатил глаза, но его кузен продолжал невозмутимо:
– Конечно ты! Видишь ли, это законы предпочтения. У Клары была слабость к тебе, она хотела, чтобы ты занялся делами семьи… Меня взяла в любимчики мама, и я охотно обойдусь, потому, что этот нелепый фаворитизм делает меня ответственным за нее. Ален и Мари считают, что это их не касается, я их понимаю, однако она больна.
– Что у нее?
– Альцгеймер.
Винсен молча покачал головой, через мгновение пробормотал:
– Это день плохих новостей, и их количество растет. Оливковые деревья Алена страдают от засухи, Мадлен будет молоть чепуху, Тифани и Сирил сделали ребенка…
– Что?
Нагнувшись вперед, Готье посмотрел Винсену в глаза.
– Что ты будешь делать?
– Ничего. Я не искатель подземных родников, не умелец абортов. Что касается твоей матери, это ты врач.
– Винсен, будь серьезным!
Вздохнув, Винсен откинулся на спинку кресла с удрученным видом.
– Я и есть. И даже намного больше того, безусловно… Мой бог, ты помнишь, какие они были мрачные, те, кого мы зовем стариками? Сейчас наша очередь.
Готье ничего не мог ответить на эту очевидность. Время их беззаботности было в далеком прошлом.
– Поль решил записаться на факультет медицины по стопам Леи, – ни к чему сказал он.
На этот раз Винсен улыбнулся.
– Ты должен быть доволен?
– Если у него получится, то это будет четвертое поколение врачей…
– Значит, в будущем можно быть уверенным.
– Да, будущее, – задумчиво повторил Готье.
Две линии Морван и Морван-Мейер не разделились окончательно, ненависть Шарля и Эдуарда не коснулась их детей, Винсен и Ален сами смогли покончить со своей ссорой.
– Клара всегда говорила, что самое важное – это семья, – напомнил Винсен. – Ну вот, в конечном итоге, я думаю, она была права.
Они снова обменялись взглядами, уверенные, что поняли друг друга.
IX
Изнуренные жарой конца провансальского лета, они, наконец, вызвали рабочих, чтобы вырыть бассейн. Конечно, он не будет готов до конца каникул, но они не хотели переживать другое такое лето. После долгих обсуждений они выбрали место за домом, там, где был старый огород и где Клара, Мадлен и Юдифь выращивали овощи во время войны.
Оливковые деревья страдали от засухи, земля открывала повсюду громадные трещины. Беспомощные Ален и Виржиль поливали подножья деревьев капля за каплей, стараясь поддерживать корни влажными, но расход воды был ограничен. Речка высыхала.
Поль с помощью Лукаса и Леи делал все возможное, чтобы развлечь маленького Пьера, в то время, как Сирил и Тифани искали уединения все в своем счастье. Счастье, о котором Винсен попросил их пока не рассказывать всем, волнуясь за реакцию Виржиля, и предпочитал сообщить об их свадьбе по возвращении в Париж. С согласия Мари Эрве остался намного дольше, чем сначала рассчитывал. Он продолжал донимать вопросами Лею, каждый раз они вели осторожные разговоры, во время которых пытались познакомиться. Она мало-помалу привыкала к мысли, что у нее есть отец, в то время как он проявлял бесконечное терпение, чтобы добиться ее любви. Хотя он горько сожалел о том, что узнал свою дочь уже взрослой, он ни в чем не упрекал Мари, считая, что лучше смотреть в будущее, а не всесторонне обсуждать прошлое. Его предложение официально признать отцовство Леи было принято без энтузиазма, и он не настаивал, решив поговорить об этом позже. Им всем было нужно время, они это понимали и охотно склонялись перед судьбой.
Даниэль и София переживали, в свою очередь, бесконечный медовый месяц, в который они включили своих близнецов. В сорок лет Даниэль походил еще на молодого человека, и, будучи младшим из кузенов, иногда вел себя, как ребенок. Он часто всех смешил за столом, рассказывал анекдоты, ставил пластинки, иногда ужины продолжались до рассвета. Он сам установил с помощью нескольких удлинителей проигрыватель во дворике, без конца разговаривал с молодежью о джазе, музыке, которую особенно любил, потом вдруг ставил чертовский рок и учил новым акробатическим фигурам Лею, Тифани и даже Шанталь.
Только Беатрис умирала от скуки в этой семейной обстановке. Винсен ссылался на жару и избегал всякого контакта с ней ночью, но она не была дурочкой. Либо он не хотел рисковать зачать с ней ребенка, либо, правда, отстранился от нее. Эта мысль сводила ее с ума, не давала ей спать, мучила ее в течение дня. Чтобы вновь завоевать его, она носила смешные короткие шорты, облегающие рубашечки, которые оставляла слишком открытыми, каждый день придумывала новые прически, часами красилась. Как только она отправлялась в Эгальер, в Сен-Реми или Авиньон, все мужчины оборачивались на нее, в то время как муж по-прежнему ее не замечал. Так же как Тифани и Лукас, которые не удостаивали ее даже взгляда. Что касается Виржиля, он ее решительно избегал, возможно, чтобы не пожирать ее глазами, а может потому, что не мог ее простить. С другими членами семьи она сохраняла вежливые отношения, ни любви, ни близости, и чувство, что ее с трудом выносили, лишь усиливалось.
