Галина Артемьева - Пуговица
Христианство дало возможность рассматривать смерть не как конец бытия, а как завершение земного пути и переход в жизнь вечную.
Те, кто совершает самоубийство, возможно, и не подозревают, насколько тяжкий по последствиям грех берут они на себя. Да, мучения человеческие в этом мире бывают порой столь велики, что, кажется — нет сил претерпеть. Несчастный в бреду своего страдания полагает, что, прервав ниточку своей жизни, он избавит себя от мук. Да, человек имеет возможность убить себя, он может убить себя, но не имеет на это права, поскольку это проявление его, человеческой свободы в конечном итоге и есть акт несвободы, ведущий не к жизни вечной, а к гибели души.
Но все дело в том, что не ему принадлежит его жизнь.
«Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, которого имеете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших и в душах ваших, которые суть Божии» [36].
Ответ этим словам самоубийцы дают один: «Не верю. Я не видел ни Бога, ни святости в этой жизни. Мне плохо. Я не хочу здесь быть».
Не видел ни Бога, ни добра, ни святости… Ни совести, ни ума… Всего лишает себя лишенный веры. И не хочет даже прислушаться к тому, что испытания человеку необходимы, что крест дается по силам, что «…претерпевший же до конца спасется» [37].
Человек совершает убийство себя из-за отчаяния, духовно-психологической слабости, а часто по недоразумению, не желая даже уйти из жизни, а думая лишь напугать, заставить страдать своих близких, «чтоб поняли»…
Что именно? Как они привязаны, как им дорог этот человек?.. Понимают. И прежде понимали. Но… некому уже бывает сказать слова любви.
И — ничего не вернуть! Вот что страшно. Ни передумать, ни покаяться, ни обрести долгожданный покой… Ничего этого не дано самоубийце…
…Даже если это было бегство от страдания.
Почему самоубийство считается самым тяжким грехом? Почему самоубийц нельзя отпевать в храме, поминать в церковной молитве за литургией и на панихидах? Их даже не хоронят на кладбищах около церквей.
Грех самоубийства вбирает в себя множество смертных грехов. Это и убийство человека, это неверие (недаром самоубийство совершают в большинстве своем безбожники, язычники, невоцерковленные), это малодушие, отчаяние, уныние. Сюда же примыкают и грехи блуда, и непочитание родителей, и ложь…
И в целом — это отказ нести свой жизненный крест, усомнившись в спасительном Промысле Божием о каждом человеке.
Но дело в том, что легче не станет! И тому есть масса свидетельств.
Врач-кардиолог Мориц Роолингз, абсолютно не религиозный, после одного случая в своей практике полностью изменил собственные взгляды [38].
Он начал реанимировать пациента, заставляя работать его сердце с помощью ручного массажа. Таких случаев в его практике было много.
Но впервые услышал он от больного, когда тот на мгновение приходил в сознание, мольбу: «Доктор, не останавливайтесь! Не переставайте!»
— Чего вы боитесь? — спросил врач.
— Вы не понимаете? Я в аду! Когда вы перестаете делать массаж, я оказываюсь в аду! Не давайте мне туда возвращаться! — вот что сказал несчастный.
Так происходило несколько раз.
Лицо больного выражало дикий ужас, он дрожал от страха.
Обычно больные, приходя в себя после массажа, говорили, что им больно, просили врача остановиться (бывало, он, стараясь оживить пациента, ломал ему ребра), но этот больной умолял: «Не останавливайтесь! Я в аду!»
Когда этот человек окончательно пришел в себя, он рассказал спасшему его врачу, что готов перенести здесь, на земле, все, что угодно, только бы опять не вернуться туда, в ад.
Расспрашивая своих коллег, Роолингз узнал, что таких случаев много.
Он убедился, что смерть — это гибель тела, но не личности. С тех пор врач стал собирать свидетельства тех, кто пережил смерть, но был возвращен к жизни.
Некоторые, вернувшиеся в эту жизнь, рассказывали, что побывали в дивных местах. Они возвращались неохотно.
Но многие свидетельствовали, что там — ужасно, что они видели огненные озера, монстров, испытывали чудовищные мучения.
И, как отметил в своей книге Роолингз, «число случаев знакомства с адом быстро увеличивается».
Вот один из многочисленных рассказов, услышанных им: «Я очень быстро несся по туннелю. Мрачные звуки, запах гниения, полулюди, говорящие на незнакомом языке. Ни проблеска света. Я крикнул: «Спасите меня!» Появилась фигура в блестящем одеянии, я почувствовал в ее взгляде: «Живи иначе».
Это свидетельства нашего современника.
Но об этом давно сказано теми, кто причислен к лику святых, кому при жизни было подарено особое ви́дение.
Разве не о том же самом свидетельствуют слова Святого Преподобного Серафима Саровского: «Ах, если бы знал, какая радость, какая сладость ожидает праведного на небе, то ты решился бы во временной жизни переносить скорби с благодарением. Если бы эта келия была полна червей и они всю жизнь нашу ели нашу плоть, то и тогда надо бы на это со всяким желанием согласиться, чтобы только не лишиться той небесной радости!»
Есть среди вошедших в историю в качестве самоубийц и те жертвы режимов и тягчайших обстоятельств, которые насильно были подведены к последней черте, доведены до крайнего психического расстройства.
Марина Цветаева, вернувшаяся в СССР вслед за мужем и дочерью, доведена была до крайней нужды и душевной болезни. Арест близких, невозможность хоть как-то обеспечить свое и сына существование, страшная советская действительность, война, эвакуация… Ее не приняли даже на должность судомойки.
Она осознавала, что больна.
Посмертная записка сыну: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь, — что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик».
Не просто попала в тупик, а была загнана в него всей тогдашней бесчеловечной системой.
Такая гибель — убийство. Именно поэтому в 1990 году Патриарх Алексий II дал благословение на отпевание Цветаевой.
Подобных жертв режима не счесть.
А сколько тех, кто был насильственно лишен жизни и объявлен самоубийцей! «Минутная слабость… что поделаешь…» И устранен опасный свидетель или соперник. И скрыто чужое преступление.
Но если вернуться к тем, кто взвешивает на чашах весов силу своего страдания или волю к жизни…
Как втолковать, чтобы они поверили: нет ничего дороже великого дара бытия!
