Трогать запрещено (СИ) - Коваль Алекс

Ректоресса поднимает ладонь, жестом останавливая меня. Потирает переносицу и поднимается из-за массивного рабочего стола, прохаживаясь вдоль кабинета. Ее каблуки звонко цокают в ритм с тикающими настенными часами.

Я, вцепившись в снимки, как в спасательный круг, все больше тону в болоте отчаяния. Секунды молчания Рамченко тянутся, как вязкая вечность. Снова открываю рот, чтобы сделать еще одну унизительную попытку оправдаться, когда Алла Демьяновна говорит:

– Как я уже сказала, если бы эта информация осталась между мной и тобой, то я ограничилась бы предупредительными мерами, Юля, – замирает напротив меня, теребя в руках дужку стильных очков. – Но, увы. Есть третье лицо, которое по каким-то непонятным мне причинам заинтересовано в твоем отчислении.

– Но…

– Не перебивай, – сурово одергивает меня ректоресса.

Я втягиваю голову в плечи и вспыхиваю, напрочь пропуская мимо ушей слова Аллы Демьяновны про “третье лицо”.

– Третье лицо заинтересовано в твоем отчислении, а я, в свою очередь, не заинтересована в том, чтобы подобное поведение, недостойное профессии балетного артиста, порочило мою Академию. Мы уже много лет строго следим за чистотой нашей репутации и репутации наших студентов. Полуголые танцы в стриптиз клубах…

– Это не стриптиз!

– Это нюансы. Ты должна быть образцом чистоты и невинности, а не таскаться по клубам, выставляя все свои прелести напоказ.

– Вы не можете! – подскакиваю на ноги, все еще сжимая в руках злосчастную папку. – Вы сами сказали, что я подаю большие надежды! Учусь на отлично, посещаю все занятия и тренировки, спросите у любого преподавателя – ни единого пропуска или хвоста. Дайте мне шанс, прошу!

– У тебя и правда талант, скрывать не буду, – кивает Алла Демьяновна и всего на миг мне кажется, будто все не так безнадежно. Но этот “миг” разбивается, как хрустальный шарик, брошенный с неимоверной высоты, о следующие слова ректорессы:

– Но таких как ты – талантливых – наша Академия выпускает каждый год, да не по одной. Ты просто одна из многих, девочка. Исключений быть не может.

Падает все. Надежды бьются, планы рушатся, сердце рвется от скрутившей его невыносимой боли. Вот так вот, Юля. Ты не особенная. Ты не стоишь борьбы за тебя. Ты вообще ничто. Пусто место.

С моих губ срывается до ужаса жалкое и очевидное:

– Я не смогу без балета.

– Ты можешь попробовать восстановиться или перевестись в другое учебное заведение. Это все, что я могу тебе предложить.

– И все же, может, есть возможность…

– Увы. Мне предельно ясно дали понять, что “ославят” нашу академию на всю страну этими снимками и тем, чем занимаются наши будущие потенциальные примы в свободное от учебы время. Это будет скандал. Шила в мешке не утаишь.

– Кто? – наконец-то доходит до меня понимаете того, что круг лиц, посмевших “сдать меня”, весьма ограничен. Вечеринка Титова была закрытой.

– Что “кто”?

– Кто вам принес эти фото? Кто пригрозил вам публичным позором?

– Об этом я распространяться не буду, – резко отрезает Рамченко. – Прости, Юля, но ты должна меня понять.

– Это женщина? – и не подумала отступить я. – Блондинка? Она принесла эти снимки? – стискиваю зубы от злости, чувствуя, как стремительно на щеки набегает краска. – Что еще она вам сказал?

– Вы забываетесь, студентка Данилова. Отчитываться перед вами я не намерена. А по поводу этой ситуации, – кивает на зажатую у меня в руках папку Алла Демьяновна, – как я уже сказала, моральная сторона не менее важна в нашем деле, чем хорошие физические данные. Все наши балерины должны быть истинными леди. Все скелеты в их шкафах должны там и оставаться. Точка.

– Это несправедливо – отчислять меня за единственный промах! – сжимаю кулаки, топнув ногой. Как маленький капризный ребенок? Ну и пусть! Это нечестно! Неправильно! Низко и подло!

Рамченко этот мой жест ни капли не трогает. Ректоресса огибает стол, садится и отстраненным спокойным тоном сообщает:

– Документы заберешь у секретаря. Подпишешь обходной лист. Комнату в общежитии освободишь к завтрашнему утру. Разговор окончен. Мне жаль, – берется за ручку Алла Демьяновна, всем видом ставя точку в нашем разговоре. Жирную, несправедливую точку.

Я подхватываю рюкзак, и разворачиваюсь, чтобы покинуть кабинет, ибо выбора у меня нет. Глаза режет от подступивших слез, готовых в любой момент пролиться. Мне плохо. Так плохо, что в глазах темнеет. Но, словно добивая, мне в спину летит нравоучительное:

– Все, что происходит с нами “сейчас”, всегда результат наших решений “тогда, Юля. Подумай, может быть, однажды ты сделала неверное решение?

Захотелось от злости громко хлопнуть на прощание дверью. Я сдержалась. Единственное неверно принятое мною “решение” за всю мою жизнь – это наивно и по-детски верить, что в этом мире еще осталось что-то большее, чем выгода! Честность, справедливость, достоинство! Прав был папа – ты нужен, пока от тебя нет проблем. Каждый печется только о своей заднице!

Осознание этого накатило волной, гулом отдалось в ушах. Упало на плечи, придавив мои “крылья” к земле. Я стиснула зубы, а переступив порог, зарыдала. С остервенением стирая мокрые дорожки со щек, хороня все свои мечты под единственным, перечеркнувшем все мое будущее, решением Аллы Демьяновны. Зарыдала, жалея себя. Выпуская вместе со слезами ярость и гнев на ту, что, не имея гордости отступиться от бросившего ее мужика, угробила мою жизнь!

Это Илона. Я ни капли не сомневаюсь в том, что это подлая выходка Илоны! Это в ее стиле: мерзко, низко, по больному! Но откуда она взяла снимки из клуба? Я не понимаю! Ее там не было. Точно не было! Зачем она так?!

Я не умею играть в эти долбаные “игры”! Мой мозг не заточен на подлости! Я ненавижу делать людям больно! Я не так воспитана, и я не понимаю, что я ей сделала! Бросить ее было решением Титова – я здесь не пр… Да кому я вру. Причем. Он бросил ее из-за меня. Я сама виновата. А это жестокая месть, потому что взрослый мир не прощает таких вещей.

Губы начинают дрожать сильнее, с них срывается всхлип. Один, второй. Не глядя в сочувствующие глаза секретаря Галины, я хватаю свои документы. На ходу натягиваю пуховик, схваченный в гардеробе, и выбегаю из универа, ни с кем не прощаясь. Зачем? Уже завтра меня тут не будет. Уже через месяц, а может и раньше, одногруппники забудут, кто такая Юля Данилова и что в будущем она могла бы греметь на весь мир.

Я ничто. Я пустое место. Всего лишь одна из многих…

Прижимая к груди документы и ненавистную мне папку со снимками из клуба, проношусь по крыльцу. Поскользнувшись на ступеньке, в последний момент вцепившись в перила, удерживаю себя на ногах. Документы вываливаются из рук, листы разлетаются. С губ срывается вой безнадежности!

Я сдаюсь.

Я разбита.

Я подставляю лицо под холодный порыв ветра и стекаю, как желе, по перилам. Падаю задницей на грязную мокрую ступеньку, пачкая джинсы. Подтягиваю к груди колени, обнимая их руками и молча продолжаю плакать. В душе дыра. Оттуда только что вырвали с корнем мои мечты. Мне с собой не совладать. В одно мгновение второй раз за два года моя жизнь рухнула. На самое, самое дно!

Меня бьет крупная дрожь. Сейчас я, как ежик в тумане: никакой связи с реальностью, никакой ориентации в пространстве. Полная потеря. Куда идти? В какой стороне общежитие? Что делать дальше? С чего начинать новую жизнь? Кому звонить? Что говорить? Ничего не понимаю! Сижу, словно сиротка у этих перил. Жалко и унизительно! Перед глазами размытая картинка серого Петербурга. Слякоть, сырость и снежные тучи.

Шмыгнув носом, вытираю рукавом глаза. В конце концов достаю телефон из кармана. Я должна позвонить и рассказать о случившемся Титову. Делаю вдох-выдох, успокаиваясь. Еще не хватало позорно заикаться ему в трубку. Не сразу, но нахожу номер Дана в последних входящих. Заношу палец, нажимаю на вызов. В телефоне виснут гудки. Мысленно молю его ответить на звонок, чем быстрее, тем лучше. Мне плохо. Мне отчаянно требуется услышать его твердое и уверенное “Котенок”. Господи, знал бы он только, как мне плохо!