Франсуаза Бурден - Оковы прошлого
Они вместе посмеялись, затем к Жан-Полю вернулась серьезность.
— Вы приехали в наши края после долгого отсутствия, Альбан. И скоро увидите, что здесь многое изменилось.
— Я это заметил. Но меня уже не надо убеждать, решение принято.
— Вот и славно! Давид не простил бы мне, если бы я вас упустил! Он очень хочет, чтобы вы здесь остались.
Взгляд Альбана снова скользнул по взлетно-посадочной полосе. С каждой новой встречей ему было все приятнее общаться с Жан-Полем, и перспектива работать в Сен-Гатьен-де-Буа, в этом «маленьком» аэропорту, его уже не обескураживала. Разве что самую малость…
Он вежливо попрощался и отправился в поликлинику Довиля, где ранним утром оставил Валентину. Она ждала его, прогуливаясь по тротуару — руки в карманах, воротник пальто поднят, волосы треплет ветер. Она показалась ему такой красивой, что сердце утонуло в нежности. Валентина, в отличие от всех своих предшественниц, обладала даром одним своим видом вызывать в его душе чувства волнения и гордости. А может, он так сходит по ней с ума, потому что стал старше? Или все дело в том, что он нашел ту, которую искал?
Стоило ему притормозить, как Валентина запрыгнула в авто.
— Сегодня так холодно! Дорогой, у меня для тебя две новости. Первая не очень интересная — я поправилась на два килограмма. Но свадебное платье, надеюсь, все равно на меня налезет. А вторая касается нас обоих.
— Говори скорее!
— Если верить УЗИ, у нас будет мальчик.
— Ты рада?
— Счастлива! Он будет вылитый ты, Альбан!
— А когда же появится маленькая Валентина?
— В следующий раз.
— Как по-твоему, лучше Шарль или Жюльен?
— Шарль Эсперандье звучит великолепно!
На светофоре загорелся красный, и Альбан воспользовался моментом, чтобы поцеловать Валентину в шею.
— До рождения малыша еще так далеко! Я умираю от нетерпения!
— Посмотрим на тебя, когда начнутся бессонные ночи, — смеясь, сказала Валентина. — Кстати, я подумала, не переселиться ли нам на второй этаж? Тогда, заслышав плач, придется бегом подниматься на один этаж, а не на два. Или ты не хочешь переезжать из своей детской комнаты?
Альбан ответил не сразу. А действительно, хочется ли ему спать в другой комнате? В другой — не в той, которую, преодолев все препятствия, он завоевал, будучи подростком? Родительская спальня не вызывала у него абсолютно никаких эмоций до того дня, когда он застал в ней кричащего от ужаса Коля. Спальню Жозефины и Антуана он привык считать неким подобием святилища.
— Держаться за конкретную комнату — идиотизм, — пробормотал Альбан. — Мы переедем туда, куда ты захочешь, благо места полно.
Нужно освободить «Пароход» от призраков, раз и навсегда. Пока в доме есть комнаты, куда никто никогда не заходит, обстановка в нем будет оставаться напряженно-тревожной.
— Комната с птицами — одна из самых красивых в доме, — сказал он, стараясь перебороть собственную неуверенность. — А рядом с ней есть гостевая, которую можно приспособить под детскую.
— Если так, я оставлю рабочий кабинет на третьем — там потише, когда в доме полно народу. А чтобы я могла присматривать за маленьким Шарлем, мы поставим интерфон.
Валентине грядущие перемены пришлись по вкусу. Прошлое «Парохода» не тяготело над ней, и она не боялась какой-то конкретной комнаты, поскольку ни с одной у нее не было связано неприятных воспоминаний. Бесспорно, это наилучший способ прогнать из дома тени, сомнения и печальные истории прошлого.
* * *Неутомимый Коля принялся за переделку ванной комнаты. Физический труд доставлял ему удовольствие. Жиль нашел его стоящим на лестнице — Коля как раз вскрывал лаком потолок.
— Пришел помочь? — спросил он, увидев на пороге старшего брата.
Лицо Коля сплошь покрывали мелкие пятнышки, отчего вид у него был нездоровый, но улыбка сияла радушием.
— Я никудышный мастер, а маляр из меня и вовсе скверный. А еще я…
—… большой лентяй.
— Ну, моя секретарша с тобой бы не согласилась, — возмутился Жиль.
Вспомнив о Жюли, он почувствовал себя не в своей тарелке, поэтому поспешил сменить тему разговора.
— По-моему, дом преображается день ото дня.
— Конечно! С таким-то сумасшедшим размахом работ… Но я со своей скромной кисточкой немногим могу похвастаться.
— Если тебя не устраивает, что мы…
— Меня все устраивает, Жиль. Мы обо всем договорились, ты оформил нужные бумаги. Я люблю «Пароход» так же сильно, как и вы, и ты это знаешь.
— Несмотря ни на что?
— Признаю, в тот день я пережил настоящий ужас. Перед этими проклятыми портьерами я готов был поклясться, что ноги моей не будет в этом доме всю оставшуюся жизнь!
— А потом?
— Потом страх ушел. Знаешь, это меня… освободило, что ли.
И все-таки он поспешил найти себе приятное занятие, которое отвлекало бы его от мрачных мыслей.
— Меня удивляет, — продолжал Коля, спускаясь с лестницы, — что мы, когда были детьми, ничего не замечали.
— Дети живут в собственном мире и обращают мало внимания на взрослых. А подростки — и того меньше. Это наша мать, мы привыкли видеть ее такой — слегка странноватой. И не удивлялись.
— Но папа, Жозефина и Антуан ни днем ни ночью не знали покоя, верно? Каким мучением для них было год за годом, денно и нощно, следить за каждым движением этой женщины! И как им удавалось скрывать от всех ее сумасшествие?
— Вспомни, Маргарита же не выходила из дома! Думаю, у нее случались припадки, но в остальное время она вела себя нормально. Наверняка за ней присматривали, ухаживали, даже лечили. Но вряд ли это были психиатры.
— А кто в то время был нашим семейным врачом?
— Доктор Пертюи. Скорее всего, именно он направил ее к психиатру. Тому самому, который предложил поместить Маргариту в лечебницу, а папа отказался.
— Ты пробовал найти этого господина Пертюи?
— Он умер, — вздохнул Жиль. — Все пути ведут в тупик.
Коля с задумчивым видом помешивал лак палочкой.
— Самое странное — если бы у меня спросили, счастливым ли было мое детство, я бы ответил: «Да, оно было счастливым».
— И я тоже. Жо улаживала все недоразумения, она была как буфер между нами и матерью. Уже только за это мы должны ее поберечь. Она старенькая, и вся эта история с больницей…
— Ты тоже приставал к ней с вопросами? — возмущенно спросил Коля.
— Выражаясь твоими словами, пробовал. Ты, наверное, догадываешься, что она мне ответила. Передаю дословно: «Вы с братьями оставите меня в покое раз и навсегда! Это мое последнее слово».
Коля подавил смешок.
— С одной стороны, я радуюсь, что она остается верна себе, с другой — огорчаюсь, ведь это значит, что мы никогда не узнаем правду.
