Ариадна Борисова - Когда вырастают дети
Голова Принца трещала, пухла, шла кругом, – что еще может происходить с утомившейся от проблем головой, даже если человек единовременно счастлив? Принц ворочался на кровати без сна: пойти разгружать в выходные вагоны? попробовать писать рефераты? попросить у кого-нибудь в долг? У кого? В бухгалтерии столько не ссудят – сумма слишком большая…
Женщины, сидя в кухне, как птицы на жердочке, увлеченно о чем-то щебетали, что-то шили, пекли торт, украшали елку и квартиру. Знаменуя собой неизвестное начало, Новый год заговорщицки подмигивал пестрыми огоньками в гирлянде вокруг настенных часов и обещал, обещал…
* * *Пожилой человек живет прошлыми воспоминаниями, живет в сегодняшнем дне, однако никто не может пообещать со стопроцентной уверенностью, что он и завтра будет жить. Мама заскучала сразу же после боя курантов и фужерного звона. Она была фаталисткой спокойной, без паники, верила в намеченные судьбой сроки и жалела только о том, что не дождалась внуков. Поэтому, на минуту отстранившись от трепещущей в сердце боли, хладнокровно констатировала в себе катастрофическое приближение остановки сердечного кровотока. Диагноз, поставленный с исключительной точностью, исключал и дальнейшие обещания Нового года.
Нового года и дня.
– Устала, – пожаловалась Мама Русалочке и Принцу. – Немного полежу. Пока без меня попразднуйте.
Сознание было ясным, но уши заложило, и в полуоткрытую дверь глухо бились волны новогоднего концерта. Отливая искристым металлом, сияли за окном холодные звезды. В провалах между самыми сияющими звездами небо качало чьи-то крылатые души, которые уже не наделают ошибок.
Летом в больничной палате смерть чудилась далекой, как звезда, и неправдоподобной, как Несси. Теперь села рядом в черном костюме при галстуке – рукой подать. Оказалась седым, полным мужчиной.
– Эдик, ты? – узнала и обрадовалась Мама, прикрываясь ладонью. Застеснялась старости. Безжалостное зеркало сегодня со всей нелицеприятностью показало Маме старость со скрученными авоськами морщин под глазами. Дальнозоркая дама совершенно напрасно воображала о себе лишнее, вырядившись в пошитое мастерицей Русалочкой платье из синего с голубыми цветочками трикотина. Этот материал был моден в молодости Мамы и Эдуарда Анатольевича.
Муж молча взял ее ладонь и поцеловал в линию жизни, затем перевернул руку. Его холодные губы прикоснулись к кисти. Кап… кап… – закапали секунды.
– Ты – капельница наоборот? – тихо засмеялась Мама и украдкой глянула на дверь. – Должна тебе сказать: он поменял твою фамилию… Ничего не поделаешь, отец его был архитектором. Династия… У Принца большой талант и прекрасная душа, я им горжусь. Он летом женился, Эдик. Жена… очень хорошая. Ты удивишься, но я рада, что биологически он не наш сын. Мальчик всегда делает правильный выбор и знает, чего хочет. Не то что мы с тобой. Ты постоянно заблуждался, а я не знала, чего хочу. Журналы врали – в них ошибочные советы… Я благодарна сыну. Ты не смог сделать меня счастливой женой, но я стала счастливой матерью. Не подумай, будто говорю в упрек, это правда, прости. Перед смертью не лгут. Спасибо за деньги, Эдик. Я тогда не сказала «спасибо»… Недавно мне было жаль, что я послушалась тебя и не взяла девочку. Но у судьбы правильный выбор. Она знает, что делает. Если б я ее взяла, они росли бы как брат и сестра. А Русалочка – его девочка. Его жена – любимая, счастливая… Понимаешь? Не сестра.
Студеные губы мужа целовали Мамину кисть. Болело сердце, капала жизнь. Ее не удержишь, она – воздух, и душа воздушна. Легче мотылька. Скоро вылетит мотылек, останется пустой кокон.
– Ой, погоди-ка, Эдик, – спохватилась Мама, – нужно сказать мальчику, а то не успею… Отсядь, пожалуйста, вон туда, в тень. Нет, лучше за шторку зайди. Нельзя, чтобы он тебя видел.
Сын прибежал на зов тотчас же. Она похвалила себя за бодрый голос и кашлянула – какой-то ком перекрыл горло, сбивая дыхание.
– Бэлу укра… – послышалось Принцу.
Мама передохнула и снова пролепетала:
– Бэлу укра…
– Печорин, – догадался он.
«Какой Печорин!» – подумала она с досадой и улыбнулась: «Глупый… мой мальчик».
«Бредит», – понял Принц.
– Русалочка, вызывай «Скорую», Маме плохо! – закричал он, и его теплые губы прижались к холодеющей руке. – Скорее!
Мама смотрела на него и улыбалась. Наверное, так светло и нежно улыбалась ему та, первая мама, когда он родился.
Принц чуть пригнул голову. Взгляд не последовал за ним, но Мама все равно смотрела ему в лицо, словно оно было точкой на географической карте Земли – центром Земли, на котором Мамины глаза сфокусировались в этом мире, чтобы наблюдать за сыном из мира другого.
* * *Русалочка услышала на поминках массу добрых слов о Маме Принца. Люди говорили, какая она была хорошая и как любила сына. Об Эдуарде Анатольевиче (Русалочка его помнила, и Принц рассказывал) никто из Маминых сослуживцев ни слова не сказал.
После поминок Русалочка курила у окна и увидела во дворе сутулого старика в очках. Он стоял в свете фонарей, задрав голову, и глядел прямо на нее. Потом повернулся и ушел. Старик не мог быть Эдуардом Анатольевичем, потому что, перед тем как уйти, снял шапку. Русалочка заметила: спереди голова седая, на затылке темная. А Эдуард Анатольевич был белокурым. Принц, оказывается, почти ничего не знал о личной жизни Мамы. Наверное, думал, она живет для него. Так и есть, ведь Мама и к Русалочке привязалась из-за него.
…Когда Принц понял, что Мама уже никогда не встанет, он повел себя странно, будто превратился в маленького мальчика и попал в глубокую воду. Он тонул и задыхался, и не мог кричать, а Русалочка ничем не могла помочь. Смерть Мамы закрыла ему рот. Река смерти безмолвна.
Тосковали по Маме оба, хотя для Принца она была самым дорогим человеком, для Русалочки же – просто свекровью. И единственной подругой. Принц хорошо понимал жену, он сам еще в детстве потерял единственного друга…
Сидя в зале одна, Русалочка всем своим существом прислушивалась к тому, что происходит в Маминой комнате. Чудился одинокий голос, скользящий, прерывистый, как сквозь помехи в эфире.
– Тетя Марина, не уходите, я сейчас, – Русалочка спешила в комнату и, конечно, никого в ней не заставала, кроме теней березовых веток, печально бродящих по стенам в свете движения автомобильных фар. Честное слово, нисколько бы не испугалась, если б увидела призрак. Без Мамы и Принца Русалочке тоже было одиноко. Побеседовали бы. Хотелось порадовать, что бросила наконец курить.
С зеркала давно убрали саван, с комода – тарелку с рюмкой водки, прикрытой ломтиком хлеба, но вещи по-прежнему находились там, где Мама их оставила, и отражали ее покинутую жизнь. Недочитанный томик Лермонтова лежал на письменном столе, на комоде стояла красная коробочка духов «Не может быть», которым она с молодости хранила верность и покупала только их. Правда, слегка ворчала, что аромат изменился, не такой тонкий, как раньше. По-прежнему пахло ими любимое Мамино кресло в кухне. Теперь Принц в нем отдыхал и, облокачиваясь на потертую бархатную подушечку, говорил со вздохом: «Не может быть». О духах, и одновременно о том, что Мамы больше нет. От кресла шло живое тепло, словно она поднялась несколько секунд назад, и отлучилась совсем ненадолго. Принц увеличил и повесил в зале ее фотографию. Мама улыбалась сыну со стены и, в каком бы углу зала он ни очутился, смотрела на него светло и нежно. На него одного. Русалочка сама проверила и убедилась…
