Екатерина Юрьева - Все свободны
— Юр, слушай, и как ты сам-то себя чувствуешь? — Аркаша искренне не понимал Юриного состояния и сделал попытку вернуть друга к каким-то реалиям, по крайней мере, ему самому понятным.
— А представляешь, Аркашка, я чувствую себя отлично. И не очень помню, как жил раньше — буквально пару месяцев назад. Понимаешь меня? Нет?
— Тогда у тебя не только два чердака под крышей, у тебя еще и башня сверху была, но ее снесло. Вот что я тебе скажу. Впрочем, — заметил он, — о душе нам пора подумать.
— Вот-вот, и я об этом же.
Аркаша знал, что спорить, обсуждать с упертым Скворцовым — даже душевные смятения — не только бесполезно, но и бессмысленно, поэтому и не стал ставить ему никаких дополнительных вопросов.
— Пойдем спать. Утро вечера мудренее. Так говаривали на нашей родине.
— Теперь говорят — мудрёнее.
Они вышли в гостиную. Лена и Ксения сидели в креслах и курили.
— Дети спят?
— Только уложили. Заболтались и совершенно о них забыли, — женщины смеялись. — Еще родителями называемся. Если б они сами не пришли воды попросить… Тут-то мы и глянули на часы… Правда они и не сопротивлялись.
— Даже дети устают. А представляешь, дорогая, — Юра присел на ручку кресла, в котором помещалась Лена. — Аркаша предположил, что у меня снесло башню.
Аркаша насупился. Ему почему-то не хотелось сейчас обмусоливать все, что он сам сказал и что услышал от Юры. Тем более то, что касалось скворцовской новоприобретенной личной жизни, потому что у него не было позиции, которую Аркаша привык иметь как старый консерватор. Не очень ловко себя почувствовала и Ксения, которая тоже поняла, что что-то произошло, что-то изменилось, а она так и не узнала об этом, потому что Лена ничего не рассказала, даже не упомянула, даже не намекнула. Ксения решила было, что и рассказывать особо нечего — ну подумаешь, любовница появилась у мужа. Неприятно, наверное, сама она таких чувств не ведала, но не смертельно же. Мужей и жен все-таки скрепляют узы иного порядка. Но теперь, когда мужчины вышли из кабинета, по их лицам, и в частности по лицу собственного мужа, немного даже растерянному, Ксения увидела, что оказалась не в центре событий, где, в силу отсутствия экстравагантных происшествий в своей жизни вообще, ей вдруг оказаться захотелось.
— Башню? Не печалься, дорогой. Видимо, она не была твоим украшением. — Лена повернулась к Ксении: — Лизонька останется у вас, хорошо? Вы все мужские секреты обсудили? Надеюсь, Юра ничего не утаил? — Она игриво посмотрела на Аркашу. — Тогда пойдем, дорогой. До утра не так много времени, а я по тебе очень соскучилась.
Они вышли, оставив Шварцев в недоумении.
Лена вышла из душа и упала на кровать. Юра лежал тихо. Она взяла книжку, лениво полистала и отбросила в сторону. Откинулась на подушку.
— А знаешь, как-то мне все стали неинтересны.
— И давно?
— Не так давно. Я и тебя поэтому поняла лучше.
Юра живо повернулся и облокотился на заломленную руку.
— Да что ты? И как же тебе это открылось? И кто эти все? Ты меня интригуешь.
— Я провела маркетинг своего рынка. И рынок мне не понравился.
— Что так?
— Скушно. Я же говорю.
— Слушай, не пугай меня. Когда же ты успела обскакать пол-Европы с проверкой своих дивидендов? И я этого не заметил причем.
— А ты вообще мало что замечаешь. Но я ленива и никуда не скакала, а провела виртуальное исследование. Все так смешно, оказывается. И просто. Подивилась только, зачем напрягалась, ну не то чтобы напрягалась, но не сопротивлялась, не возражала, не воздерживалась… Лучше б энергию экономила, на твоем диване лежа.
— Ну как же ты не понимаешь зачем? Чтобы сейчас было что обсудить. — Он приподнялся на локте. — Очень интересно. Расскажи, пожалуйста, подробности своих изысканий. Полагаю, что я многого не знаю. Кто эти скучные люди и какие они? Почему? Мне тоже интересно, ведь я об этом никогда не думал, вернее — о тебе в этом ключе, дорогая.
— Скажи, ты с Васькой тоже подолгу беседуешь в постели?
— Ты думаешь, с ней не о чем поговорить?
— Я вовсе не это имела в виду.
— Ты ревнуешь.
— Нет, я радуюсь, что всегда имела лучшее. — И Лена сама, не дожидаясь его инициативы, уже накрыла любимое ею лицо своими разлетевшимися волосами, в которых Юра как-то быстро задохнулся, захлебнулся. Запутался в руках и ногах. А она не оставляла никакой возможности для маневра. Да, собственно, он и не маневрировал, а отдался естественному чувственному наплыву. И лежал потом наполненный простой нежностью собственной жены.
— Ты скоро вернешься? — Лена любовно отвела волосы с его лба.
— Хочу, чтобы ты поняла. Жить я буду там, а сюда — только приезжать. Поэтому вопрос некорректен. Приеду — при первой возможности. Я же очень скучаю и люблю вас.
И уже в тот же день Юрий Николаевич наблюдал из иллюминатора, как песчаные башни величественного собора буквально на его глазах рассыпались в облаках. «А не моя ли это, собственно, башня?»
Васина трудовая деятельность тем временем плавала и летала. В редакции по-прежнему все легко и быстро подписывались на ее глупости и не оспаривали ее подвиги, что было особенно удивительно. Но вероятно, для этого были определенные причины, о которых она и не догадывалась.
Теперь перед ней стояла очередная задача, которая также была не из простых. Вася должна была подговорить главного Абрамыча всей страны снова отпустить ее в стороны далекие, аж в сам Павлопетровск-Чатский. Она заготовила аргументы и факты… Но все они могли рассыпаться в ловких руках опытного кадрового руководителя. А Абрамыч был тоталитарным начальником. И исключительно он один знал всегда, что именно нужно дорогой редакции, когда, почем и сколько. Сотрудники злились, сплетничали, возмущались, но понимали, что только, пожалуй, его связями, нескончаемыми авантюрами, в том числе и финансовыми, беспрерывной говорильней с якобы великими мира сего, с которыми сначала учился, потом работал, а пьянствовал всю жизнь, они и получают в определенный день и час небольшую, но гарантированную зарплату в зеленых купюрах, аккуратно уложенных в белые конверты. Поэтому о политкорректности в редакционных отношениях не могло быть и речи. И многие подчинялись этому малоприятному правилу. Остальные, несдержанные, не только увольнялись, но вообще не попадали на работу на радио «Точка». Порой же Борис Абрамович проявлял немыслимое великодушие, причины которого были также неведомы никому. Вася понимала, что, в общем, он был неплохим главным редактором, но порой даже человеком работал.
Знаменательным событием в Васином творческом становлении еще на самой заре ее службы в редакции стала поездка в загородный пансионат, где она неожиданно побраталась с главным. В пансионате этом оказалась небольшая группа сотрудников после празднования очередного редакционного юбилея. Борис Абрамович полулежал на диванчике в своем номере люкс, где пьянство уже завершалось. Почему-то кроме них в номере никого в тот момент не оказалось. На столе толпились полупустые бутылки разного формата и качества, недопитыми громоздились стаканы и фужеры (меньшими дозами редакционные праздники отмечать вообще не принято), остатки закуски, которые буквально через несколько минут, после полного заветривания, можно было бы назвать объедками. Абрамыч устало прикрыл глаза рукой. Васе хотелось спать, но было неправильно покинуть его, совсем грустного, в этот момент, когда из праздника возвращаешься не только к будням, и даже не к размышлениям о неправильно прожитой жизни, но в первую очередь о здоровье. Вася встала, захотелось как-то подвигаться, хотя бы подойти к окну, выглянуть — что там? Ничего там не увидев, она вдруг услышала:
