Инна Туголукова - Маша и Медведев
— А вы только де-юре бабушка, — учтиво успокоил Франк. — А де-факто — биологическая девушка.
— Ну, если только биологическая, — вздохнула Маруся.
— Мам, ты что, не рада, что у тебя внучка? — обиделась Юлька.
— Ты даже не представляешь, как сильно я рада! Потому что вы с малышкой — это все, что у меня осталось…
А жизнь между тем продолжалась и повернулась теперь совсем другой, новой гранью. И грань эта была прекрасной, как могут быть прекрасны декорации, на фоне которых тоскует главная героиня. Как прекрасен срезанный цветок в красивой вазе: он словно бы полон жизни, но это, увы, обман.
Окно Марусиной спальни выходило в маленький садик. Ветерок трепал занавески, наполняя комнату прохладой и ароматами цветущих растений. Странно, но казалось, что здесь совершенно нет пыли и не надо прилагать никаких усилий, чтобы все вокруг сияло первозданной чистотой.
На кухне хозяйничала бывшая соотечественница.
— Ростовчанка Галя Голубец, — представилась она.
И Маруся невольно рассмеялась.
— Что, смешная фамилия? — не обиделась Галя.
— Да нет, просто вспомнила одного старого знакомого, — пояснила Маруся.
А вспомнилось ей, как давно — она тогда училась в четвертом классе — мама поехала с ней отдыхать в маленький санаторий на Черном море, расположенный в райском местечке под названием Цихисдзири. Жили они в большой палате на восемь коек, под окнами которой во множестве росли крупные красные ягодки, похожие на землянику, только без вкуса и запаха. Маруся собирала их в кружку, не в силах поверить, что те, такие аппетитные, не съедобны.
Вокруг цвели магнолии и рододендроны, возносились ввысь гордые кипарисы, и кружил голову розовый аромат. Маруся трогала прохладные тугие бутоны, украшенные хрустальными капельками росы, каждый раз заново изумляясь разнообразию и богатству природы. Черный бархат ночи высверкивали зеленоватые искры светлячков, а море после шторма кишело студенистыми зонтиками медуз.
Роскошная субтропическая растительность ошеломляла, радуя глаз, но не душу. Зато пробуждала в этой душе жаркие южные страсти. Не у Маруси, конечно, — Боже упаси! Но вокруг нее все томились любовью, разбивались на пары, ссорились, ревновали и менялись партнерами.
Вся эта взрослая курортная суета нисколько ее не волновала до тех пор, пока вокруг мамы не начал увиваться некий гражданин по имени Василий Голубец. Мама, к горячему возмущению, Маруси принимала его ухаживания благосклонно, и она, потрясенная ее вероломством по отношению к отсутствующему отцу и присутствующей, но как бы мешающей дочери, то бишь к ней, Марусе, возненавидела Голубца лютой ненавистью.
Голубец ненависти не замечал, оставаясь добродушно-веселым, и это еще больше подогревало и так-то бушевавшее в груди пламя. Вот тогда-то, в бессильной злобе, она и сочинила свой стишок, призванный окончательно и бесповоротно унизить его в ослепленных фальшивым блеском маминых глазах.
— Я сочинила про вас стихи, — сказала она, глядя в ненавистные зеленые глаза в пушистых ресницах.
— Ну-ка, ну-ка! — оживился мамин искуситель. — Читай!
И она прочитала:
— Шел по полю жеребец —
Дядя Вася Голубец!
«Жеребец» весело заржал и опять нисколько не обиделся.
Готовила Галя Голубец отменно, подавала свои кулинарные шедевры всегда сама и присутствовала при трапезе от начала до конца, стояла, скрестив под обширной грудью мощные руки.
Под ее жалостным взглядом Маруся чувствовала себя бездомной собачонкой, прибившейся к добрым людям.
— Ну как же так? — сокрушалась Галя. — Чтоб такая женщина славная и так погано смотрелась! Худая, синюшная. — И обещала: — Ну ничего! Я тебя зараз на ноги поставлю…
Обещание свое повариха сдержала на удивление быстро. Уже через неделю Маруся обнаружила, что юбка едва сходится на талии.
— Эта ваша Галя так вкусно готовит, что невозможно остановиться, — жаловалась она Юльке. — Но это беда, а не благо! Особенно для Франка. Да и ты скоро такой же станешь. Разве можно так есть?
— А разве можно отказаться от такой еды? — смеялась Юлька. — Да Франк за нее удавится! И она же теперь как член семьи. У нее муж с сыном в аварии погибли.
— Я не призываю от нее отказываться. Просто надо договориться.
— Вот и договорись, попробуй…
Не откладывая дела в долгий ящик, Маруся отправилась на кухню. Галя ловко уминала податливое тесто.
— О! — обрадовалась она. — Покушать захотела?
— Ну что вы, Галя! — изумилась Маруся. — Только из-за стола встали. Я поговорить с вами пришла.
— Давай поговорим, — охотно согласилась повариха. — Наливай чайку, а то у меня руки грязные, и садись вот сюда, с краешку.
— Галя! — начала Маруся. — Вы очень вкусно готовите…
— Ой! — отмахнулась Галя. — От моя мамка, то была мастерица. Мужики без портков уходили.
— Без портков? — не поняла связи Маруся. — А при чем здесь…
— Ну а как же? Снимали портки, чтобы больше влезло!
— Но ведь это очень вредно — переедать. А когда вкусно, невольно съедаешь больше, чем необходимо организму.
— Так что ж ты хочешь? Чтоб я варила невкусно? Да какая ж тогда из меня стряпуха! Вон у тебя мужика нету, знаешь почему? Потому что кости любят только собаки. А мужику, ему тело треба. Зачем ему мощи? От я тебя трохи поправлю, так поганой метлой кобелей гнать будешь — не отгонишь. Мое слово верное…
* * *После завтрака в любую погоду Маруся гуляла с малышкой. Катила коляску по узким мощеным улочкам, любуясь двухэтажными пряничными домиками, теснящимися друг к другу, нарядными ухоженными палисадниками, похожими на огромные цветочные корзинки, маленькими магазинчиками с искусно оформленными витринами, уютными кафе. Все здесь было каким-то нереальным — слишком тихим, слишком чистым и красивым. Хотя разве может красота быть чрезмерной? Просто сказочный Город мастеров, где жители спокойны, приветливы и умны.
Давно, в самом начале своей работы в издательстве, Маруся редактировала книжку одного именитого академика, Героя Социалистического Труда, депутата Верховного Совета СССР и прочая, и прочая. Книжка была сложная, заумная, и Маруся поехала к академику на дачу снимать накопившиеся вопросы.
Она заранее предвкушала беседу с умным, много знающим, талантливым человеком и готовилась принять, впитать его мудрость и жизненный опыт, на лету подхватывая и сберегая бесценные крупицы знаний, слетающие с его губ.
Единственной «ценной» информацией, которую она тогда от него получила, было оброненное мимоходом замечание о произвольно-непроизвольном дыхании человека: хочет — дышит, не хочет — не дышит или просто дышит без всяких желаний. Все прочие разговоры сводились к его детско-юношеским воспоминаниям, связанным с прелестными незнакомками, случайно встреченными в начале жизненного пути. Вот что, единственное, по-настоящему волновало и грело душу восьмидесятипятилетнего старика.
