Натали Митчелл - Раздвоение чувств
— А его книги? — спросил Том. — Они у него в кабинете? Я хотел проверить, может, я не все и читал.
— А тебе непременно хочется стать главным знатоком творчества Джеффри Халса?
Когда он смеялся, я готова была признать, что его общество все же мне приятно. Чертовски обаятельная была у него улыбка! Глядя на него, мне легко верилось в то, что говорил Том про свою сестру. Ну, на счет сияния, исходившего от нее. Он, конечно, преувеличил, но что-то такое было, честное слово!
Ответил Том без затей, таким, по сути, было все, что он говорил:
— Мне очень нравится, как он пишет.
Я вздохнула:
— Писал.
— Да, писал. — Он опять покраснел.
Преодолев желание утешить его, погладив по голове, хотя если кого и следовало пожалеть в этой ситуации, так это меня, я сказала:
— Мне тоже нравится. Вот это всегда можно будет говорить в настоящем времени, правда?
Казалось, он искренно обрадовался этому немудреному открытию:
— Точно! Книги-то не умирают, верно?
Банальности Том ухитрялся произносить с таким восторгом, что как-то язык не поворачивался намекнуть ему, что это было сказано за тысячу лет до него. Мне оставалось только снова вздохнуть:
— Пойдем. Его кабинет наверху.
Он потопал за мной с готовностью ребенка, которому сейчас отдадут долгожданный подарок. Мне было даже как-то неловко за него: он относился к отцу, как к небожителю, а Джеффри Халс всегда был человеком вполне земным, подверженным страстям. Если б не одна из них — страсть к игре, — я не была бы вынуждена сейчас продавать книги.
Вспомнив о них, я забеспокоилась: как бы не подумали, что я просто выбросила их, и не растащили. Не читать, конечно, а так… Раз плохо лежит.
Как люди склонны к мародерству, я видела своими глазами, когда однажды в супермаркете отключилось электричество. Это было настоящее безумие, какие-то тетки рядом со мной, минуту назад казавшиеся вполне добропорядочными матерями семейств, хватали с полок все подряд и засовывали под одежду… Меня чуть не стошнило от этого зрелища. Кажется, в тот день я одна вышла из супермаркета с пустыми руками.
Но я не бросила Тома на полпути. В конце концов, пять минут ничего не решали, и если моим книгам суждено было быть украденными, то это уже наверняка случилось. А Тома так и распирало от желания приблизиться к великому человеку, я даже лопатками чувствовала исходящий от него жар.
На пороге комнаты я помедлила, выдержав драматическую паузу. На Тома невозможно было смотреть без смеха! Его лицо вытянулось, как у священника, выслушавшего исповедь проститутки, и весь он преисполнился такой благости, что мне, простой смертной, даже неудобно стало находиться рядом.
Изнемогая от смеха, который вынуждена была подавлять, я толкнула заветную дверь, и сделала театральный жест:
— Прошу! Вот оно — священное хранилище всех писательских тайн!
Том неслышно шагнул через порог и молча огляделся. Может, ему виделись призраки героев отцовских романов? Или слышны были лучшие фразы?
— Проходи, Том, не стесняйся. Вот его стол. Наверное, на нем даже отпечатки пальцев остались. Хочешь, присядь. Да садись, садись, что ты так испугался?
Не знаю, с чего это мной овладела такая готовность поделиться с ним всем, что принадлежало только мне? Джун к отцовской работе отношения не имела. Полторы прочитанных уже после его смерти книжки не давали ей такого права.
Наверное, если бы Том с таким трепетом не вбирал в себя сам воздух этой комнаты, я ни за что не позволила бы ему даже прикоснуться к столу, не то что сесть за него. Но его вызывавшая уважение старомодная почтительность словно бы одаривала его особыми привилегиями.
Я сама отодвинула стул и надавила ему на плечи:
— Садись.
На ощупь плечи оказались что надо. И до того горячие, что мне стало жарко.
— Я не могу, — сказал Том.
Я убрала руки.
— Это не осквернение святыни, Том. От его светлой памяти не убудет, если ты посидишь на его стуле.
— Наверное, не убудет, — неохотно согласился он. — Но я не могу.
— Ладно. — Я отошла подальше. — Не буду настаивать. Вот его книги.
Я провела пальцами по корешкам. Когда я читала его романы в рукописях, то ощущала покалывание в кончиках пальцев, настолько они были заряжены его энергетикой. Но в книгах этого уже не было. Или я не чувствовала этого потому, что уже читала любую из вещей, и заранее знала, чего от нее ожидать?
— Ну, как? — спросила я, когда Том возник у меня за спиной. — Все читал?
Он вздохнул:
— Вот эти две нет, — и показал пальцем, не прикоснувшись.
— Возьми почитай.
— Отсюда?
— А чем эти хуже?
Том замялся:
— А других нет?
— Ты прямо как в церкви! Нельзя же так, Том!
По-бычьи наклонив голову, он заупрямился:
— Почему — нельзя?
— Да потому, что эти книги ничем не отличаются от других. Но если ты никак не можешь позволить себе этого, — решила пойти я на уступку, — то в моей комнате имеется такой же набор.
— Можно будет взять?
Я подумала, что отец писал тонкую, философскую и очень чувственную прозу, а читает его книги такой парень, как Том. Молодой ковбой из Техаса. Неужели в нем есть нечто подобное? Мне даже захотелось присмотреться к нему повнимательнее.
— Хоть сейчас, — сказала я. — Но сначала я покажу тебе еще одну комнату. Твою. А где, кстати, твои вещи?
— В камере хранения. На вокзале.
— Придется лишить вокзал удовольствия хранить твою сумку. Отвезти тебя?
Мне показалось, что он растерялся:
— Прямо сейчас?
— А у тебя другие дела?
Он вяло отозвался:
— Нет, какие у меня дела… Но я подумал: тебе ведь надо распродать книги. Ну, те, что во дворе лежат.
— Это не к спеху, — сказала я. — Но если ты тоже не торопишься, то мы можем еще немного попродавать книги, а потом съездить на вокзал. Хотя, честно говоря, я не думаю, что мне удастся сбыть хоть одну.
Уже когда мы вышли из дома и снова устроились возле никем не тронутых стопок, Том вернулся к этому разговору, с уважительным видом озираясь вокруг:
— А зачем ты вообще продаешь эти книги?
Я попыталась отовраться:
— Мне же надо на что-то жить, Том. Элементарное нежелание умереть с голода.
— А отец ничего тебе не оставил?
Подобное любопытство показалось мне излишним. И я не стала скрывать этого от Тома. Его лицо снова залилось краской, и он принялся извиняться, чем окончательно привел меня в бешенство.
— Прекрати же ты!
Я толкнула его, хотя не должна была этого делать. Но иногда… Довольно часто я вела себя как мальчишка, что очень веселило моего отца. Он не поощрял моих детских драк, но, когда он выговаривал мне за очередную, глаза у него искрились от смеха.
